их первая разлука. В этот вечер, воодушевленный и радостный, он обыграл меня. Боцман ходил по судну и рассказывал, как все было, при этом он повторял: «Маркони просто нельзя было узнать, такая комбинация, мысль вперед на целых пять ходов!»
Мне не хотелось верить, что писем нет, и перед сном я зашел к первому помощнику, каюты наши были рядом. Он сидел, зарывшись в свежие газеты, вся его каюта была завалена газетами и журналами. На столе стояла раскрытая посылка.
— К сожалению, вам ничего нет, — сказал он, — просто письма не попали на эту базу, а, наверное, ушли на другую, так что в следующий раз получите двойную дозу. Вот дочка прислала грецкие орехи — угощайтесь!
И он пододвинул мне горсть орехов и маленькие никелированные щипцы. Откуда он мог их достать, я так и не понял, хотя знал, что у него есть все на любой случай жизни. Но как он мог предусмотреть, что дочка пришлет орехи?
Что-то мне нравится в нем. Наверное, прямота, работоспособность и четкость, присущая почти всем офицерам в отставке.
Владимир Иванович любит, чтобы люди подчинялись беспрекословно, но это не всегда получается на траулере. Во всем он любит строгий порядок. Он все воспринимает серьезно и настороженно. Но что главное в нем — это кристальная чистота.
Мы сидим в каюте и ждем, когда закипит кофе в кофеварке, с которой Владимир Иванович не расстается в рейсах. Кофеварка пыхтит, изрыгает белый пар. Аромат кофе наполняет каюту.
Разговор переходит на сегодняшний случай со сдачей рыбы. Владимир Иванович согласен со мной, что технолог перегибает.
— Нужен контроль, — говорит он, — нужно следить за циклом.
— А к рефу нужен подход, совсем взвинтили парня, — говорю я.
Здесь Владимир Иванович не согласен.
— Прежде всего, надо жить в коллективе, — говорит он, — но действительно бывают люди не очень уживчивые. Возьмите нашего боцмана, ведь в принципе он не моряк, тоска его в море выгнала, с женой эти истории, это не боцман, хотя он человек хозяйственный. А ведь сколько в нем энергии, стоит только зажечь. И самодеятельность, и радиогазета — все его рук дело, но нет в человеке самодисциплины. Что такое приказ, не понимает.
— Владимир Иванович, не всегда действует приказ, нужны убеждения.
— Я для этого и работаю здесь, — он наливает еще чашку кофе и достает коричневую трубку. — И работа, уверяю вас, не мед, как думают некоторые. Представьте, с Ковровым я говорить не могу. Хотя мы и ровесники, и воевали, но он ничего не понял, он не сумел сделать выводы. Во флоте идет замена. По старинке уже никто не работает.
Мы выходим на палубу покурить перед сном на свежем воздухе. Грохочут тросы. Гудят суда на прощание. Мы медленно и плавно уходим в ночь. Владимир Иванович разговорился, он вспоминает войну, десант под Керчью… Я молча слушаю его.
Утром, часов в шесть, над морем стоял сплошной туман. Вода дымилась. Загудели лебедки, судно задрожало и приостановилось. Начали выбирать трал. Он был большой, брали его двумя гинь-лебедками. Туман рассеялся, и бледное пятно солнца проступило в небе.
Нам повезло: в трале полно карася, без всякого прилова. Карася надо морозить обезглавленного, расценки на него хорошие, и настроение у всех поднялось.
В узкой токарке, расположившись между станками, Антон, Сеня и я за несколько часов сделали элементарную машинку для резки голов. Я набросал эскизы, Сеня сказал:
— Да я такие почти на всех судах делал, я ее с закрытыми глазами сделать могу!
Однако в эскизы посмотрел. Антон приволок электромотор, дисковый нож и доску под фундамент.
— Вот деятели, — сказал он, — половину дисков растаскали, — это все боцман себе на ножи, а я-то думаю, откуда они нержавейку берут! Замок в кладовке сменю, а то придем на юг — завал без дисковых ножей!
Сеня сварил кожух, металл для кожуха взяли тонкий, почти жесть, но он ни разу не прожег его. Работал он, как всегда, с шутками и прибаутками. За эти два месяца он растолстел, животик у него округлился, роба ему тесна, и весь он стал как накачанный мяч, но это не убавило ловкости и быстроты в его движениях.
К обеду мы установили машинку на транспортер в цеху. Сеня включил мотор и стал подкидывать карасей под нож — отрубленные головы так и замелькали, кровь брызгала в подволок. Все стояли и смотрели, как он за пять минут расправился с двумя корзинами рыбы.
— Вот это механизация! — сказал рыбмастер.
Сеня вытер руки, улыбнулся и крикнул:
— Ну вот, студенты, работайте, да чтобы не стоять, не перекуривать. Техника простоя не любит.
— Порядок в танковых частях, — сказал Антон и посмотрел на меня в упор. — Работы пять минут, и люди не будут уродоваться, а почему на берегу не делают такие машинки, черт ее знает!
Он был совершенно прав: такие машинки можно было сделать заранее там, на берегу. Одно время мы пытались наладить их выпуск, а потом это заглохло. Просто я не всегда четко представлял, что нужно в первую очередь, и всякий раз тушевался, когда меня останавливали.
Сегодня Васе Кротову исполнилось тридцать лет, мы собрались у него, и он преподнес нам сюрприз — ведро мороженого собственного изготовления. К концу вечера мороженое в ведре растаяло, мы наливали его в стаканы и чокались.
Вася сидел на диванчике в белой рубашке и даже нацепил галстук.
— С такой бы компанией да к нам в Одессу, — сказал он. — Эх, как я жить без вас буду, парни, не представляю?
— Ну вот, а хотел на базу драпать! — сказал Сеня и обнял именинника.
— Тебе что, приснилось? — отстранился Вася Кротов. — Я еще Федотыча жить научу! Он же без меня пропадет.
И Сеня рассказал мне, как они позавчера ночью разбудили технолога и приволокли в цех и тот долго искал бригаду, рыба кончилась два часа назад, и матросы дремали на теплых мешках с мукой.
— Я ему и говорю: вот твоя игра, Федотыч, вот твоя рыба сырая, по-быстрому за-шуровали — и кемарят студенты, — рассказывал Сеня, — а он аж взвился. Рыбкина, мастера, кричит, туда его растуда!
— А все-таки работы у него навалом, вся продукция на нем, за все спрос с него, — заступился за Федотыча Антон.
— Ну даешь! — сказал Сеня. — Раньше на СРТ вообще технологов не было, так мы кота с собой в рейс брали, поймаем рыбу — и ему, не отравился, значит, нормально, значит, рыба деловая.
Вася Кротов засмеялся и поперхнулся мороженым.
— Эх, Сеня, золотой ты мужик, — сказал он, отдышавшись, — только время ты путаешь, сейчас один наш «Ямал» рыбы берет столько,
