сделать на наших судах. Все это придется еще доказать, отстоять, но, когда прошло через твои руки — а не схвачено где-то понаслышке, — куда легче.
Во время перехода капитан согласился на переделку морозилок. Он даже возмутился тем, что ему не сказали об этом раньше.
— Вы что же думаете, — обратился он к стармеху, — если капитан — значит, в механизмах ничего не соображает? Когда я в первый рейс пошел, попался мне хитрый такой «дед» на СРТ. Крутит мозги — то поршень завис, то топливные трубки надо менять. Стал я до всего сам доходить, все свободное время в машине проводил. Сначала посмеивались над моей настойчивостью, а во втором рейсе механику провести меня уже не удавалось! А заморозка нам позарез нужна.
Я нашел Васю Кротова в каюте, он слушал транзистор.
— Порядок, — сказал я, — капитан согласен, давай свои чертежи!
— Рейс уже скоро кончится.
— Я что-то не пойму, при чем здесь наш рейс, ведь если получится, на всех судах переделаем, спасибо скажут!
— Когда нормы увеличат, тоже спасибо скажут? — спросил он.
Мне не хотелось с ним спорить.
Я уговорил поработать Сеню и Антона. С утра мы спустились в рыбцех, разметили, как отодвинуть переборки. Сеня притащил сварочный трансформатор, где-то достал трубки, мы провозились до обеда, но у нас ничего не получилось. После обеда не выдержал, пришел в цех Вася Кротов, долго молча стоял в стороне, потом подошел, отодвинул Сеню и сказал:
— Ну и чудаки вы! Кто же так ставит переборку!
Оказалось, что у него давно заготовлены и листы, и трубы, и переходники. Работа пошла совсем по-другому.
— Тоже мне, не мог сразу сказать, — возмутился Сеня. — Мы что тебе, ишаки?!
— Успокойся, — сказал Вася Кротов, — тебя ждет слава, не веришь? Прогремим на весь флот!
— Прогремим, — согласился Сеня, — только каким боком! С вас какой спрос? Чуть что — кто варил? Сеня варил.
Чтобы сдвинуть морозильный конвейер, пришлось отдать, а потом натягивать цепь аппаратов, натяжное устройство было расположено в самом конце туннеля, в тесном закутке, где буквально нечем было дышать. Антон подтягивал с одной стороны, я с другой. Через час я совсем выбился из сил, приходилось наваливаться на ключ с маху, всем телом. Чтобы не было больно ладоням, я скинул промокшую майку и обмотал ею ключ. Антон с другой стороны уже заканчивал. Мы переговаривались через тонкую переборку с решетчатыми отверстиями.
— Силыча бы сюда, — вот вес бы скинул! — сказал Антон.
— Ничего, — откликнулся я, — зато на юге мы всем покажем, как морозить!
— Здорово бы на «Ямал» попасть опять! А то на одном судне все отладишь, вот как здесь мы с вами, а оно дяде достанется, — сказал Антон.
Когда мы вернулись к Сене и Васе Кротову, увидели, что у них появился еще один помощник: Федотыч навалился на переборку и удерживал ее, пока Сеня делал прихватки.
— Давай, Федотыч, давай, — подбадривал его Сеня, — силушки у тебя хватит, за рейс-то как откормился.
— Ну смотрите, деятели. А если ничего не выйдет? — сказал Федотыч.
— Еще как выйдет! — ответил Сеня.
Через час прибежал стармех:
— Заканчивайте, сейчас трал отдавать будем!
— Все уже, заделали, — спокойно сказал Вася Кротов.
Приборы писали рыбу, мы шли над сплошными косяками. Смотреть подъем первого южного трала высыпала вся команда, стояли за портиками, влезли на порталы, как мальчишки на стадионе, кто-то забрался даже на мачту. Владимир Иванович принес кинокамеру. Тралмастер отгонял бездельников к надстройке, поливая струей из пожарного шланга.
Трал оказался отличным, сразу тонн двадцать, но рыба была не из лучших.
— Ничего, — сказал Федотыч, — нам вылов нужен, на муку пойдет!
— Зачем на муку, — возразил я, — теперь мы можем всю заморозить.
— Разве технолог об этом не знает? — спросил капитан.
— Он сам с нами работал, — сказал я.
В трал попались почти все представители юга: длинная сверкающая сабля, красная барабуля с длинными усами, мурены, один огромный, метра на два, зубан, беловатые студенистые кальмары и мелкие красные креветки. Рыбой заполнили все четыре чана. Матросы толпились около них, ковырялись в гуще рыбы палками, на которых были приделаны петли — искали раковины. Первую большую раковину добыл рыбмастер, она была величиной с футбольный мяч. Я с завистью смотрел, как он чистит ее на палубе.
В тот день мы сумели сделать два плана, и брикеты рыбы были все как на подбор — твердые, ровные.
— Отлично, — сказал мне капитан, — ваш рефмеханик здорово придумал! Завтра на совете сообщим флоту.
Утром, когда идешь в цех по верхней палубе, между туго натянутых ваеров, видишь, как в огромном белом просторе идут параллельными курсами траулеры, дрожат в дымке на горизонте их серые силуэты, и слышно, как гудят они, будто идет перекличка.
Советы капитанов длятся по два часа, они путают очередь, шутят в эфире. Баз тоже полно, не то что на севере, где приходилось искать их, чтобы выгрузиться. Здесь базы сами ищут траулеры.
К нам подошел танкер «Батуми», он отдавал топливо нам последним и поэтому высоко сидел над водой, так, что были видны лопасти винта. Мы встали на бакштов с утра, приняв проводники и шланги. На танкере в корме сидели загорелые грузины с усиками, парни все как на подбор — крупные, мускулистые, иногда они уходили за надстройку, где у них был бассейн, и с визгом плескались там, нам на зависть.
Мне всегда будет приятно произносить название этого танкера — «Батуми». На нем пришли мне сразу четыре письма от Лены. Когда-нибудь в отпуске мы непременно поедем в Батуми, там есть горы и прекрасное теплое море. Я долго не решался вскрывать письма, мучил себя, отодвигал время, разложил их на койке и смотрел издали. После ужина я весь вечер по нескольку раз перечитывал каждое письмо. Мне было приятно вглядываться в легкий, почти летящий почерк, так похожий на Лену, тоже вечно спешащую, тонкую, почти парящую по воздуху, едва касающуюся земли каблуками, не для того, чтобы опереться, а чтобы просто оттолкнуться и плыть дальше. Она не бродила сейчас с туристами, не загорала на Селигере, не кашеварила у костров — она ждала меня и мучилась этим ожиданием.
На следующий день я пошел к Васе Кротову, чтобы он разделил мою радость, мне хотелось с кем-нибудь говорить о Лене, но Вася слушал меня молча, не перебивая, а потом вдруг, когда я наконец остановился, сказал:
— Мне тоже было письмо, еще на «Пассате»…
— И молчал!
— Уехала Неля, с моим старым знакомым уехала.
— И написала?
— Не она, мать написала.
— Знаешь что, — сказал я, — матери очень ревнивы, может быть, что-нибудь не так?
— Нет, здесь все
