который используется спецслужбами, после — ритуальные манипуляции. Я отправил отчеты Потапову и Корнею. А также, — я сделал паузу, — проинформировал капитана Соколова из СБРИ.
В трубке на несколько секунд повисла тишина. Я почти физически ощущал, как Докучаев переваривает эту информацию.
— Правильно сделал, — наконец сказал он, и в его голосе прозвучало облегчение. — Очень правильно. Я тут с утра на ушах стою, обзваниваю коллег по всему Крыму. Керчь, Ялта, Симферополь… Картина, скажу я тебе, вырисовывается жуткая. За последние полгода пять подобных случаев., но только последние два — эльфы. И во всех случаях местные власти списывали это либо на самоубийство, либо на несчастный случай. Никто не хотел связываться, так что заминали дела.
— Теперь придется, — сказал я.
— Теперь придется, — согласился он. — Соколов уже со мной связался, — я удивился от этой информации. С момента отправления моего письма прошло не больше трех минут. — Они берут дело под свой контроль. Сказали, чтобы мы оказывали полное содействие, но не лезли на рожон. И, Виктор… — его голос стал тише. — Они просили передать тебе личную благодарность. За внимательность и небезразличие, так сказать.
— Я просто делал свою работу, Евгений Степанович.
— Делай ее и дальше, — сказал он. — И смотри в оба.
Мы вернулись в офис. В кабинете была только Лиза. Она сидела за своим столом, разбирая бумаги, но, увидев нас, тут же поднялась. Выглядела она все еще бледной, под глазами залегли тени, но во взгляде уже была прежняя энергия.
— Вернулся, — она подошла ко мне и, не обращая внимания на присутствие девушек, крепко, но быстро обняла. Это был жест скорее товарищеский, чем интимный — объятие человека, который рад видеть, что ты жив и цел. Я почувствовал легкую дрожь в ее руках, прежде чем она отстранилась. — Я уже в курсе последних новостей, — сказала она. — Мне Андрей с Игорем с утра все уши прожужжали. Это какой-то треш, Виктор. Просто полноценный треш.
— Треш — не то слово, чтобы описать происходящее, — коротко ответил я. — Тем не менее, рад видеть тебя в строю, Лиза. Как самочувствие?
Она усмехнулась, и эта усмешка была похожа на прежнюю дерзкую Лизавету.
— Жить буду. Врач сказал, что у меня организм как у имперского гвардейца — восстанавливаюсь быстро.
— Не сомневался, — кивнул я. — Что по делам?
— Все под контролем, — она вернулась к своему столу, мгновенно переключившись в рабочий режим. — Отчеты разобрала, новые заявки внесла в систему.
— Отлично. Тогда к работе.
Мы еще немного поговорили. Я вкратце пересказал ей результаты вскрытия, опустив, разумеется, все магические подробности. Она слушала, и ее лицо становилось все мрачнее.
— Это просто уму непостижимо, — выдохнула она. — Господи, куда катится этот мир.
Вечером, после работы, мы поехали к Рихтеровичу. Феликс встретил нас с той же невозмутимой строгостью.
— Стойка лучше, — констатировал он после получаса муштры. — Работа ног чище. Занятия с Лидией явно пошли тебе на пользу.
— И это только одно занятие, — сказал я, восстанавливая сбитое дыхание.
Лидия, стоявшая чуть поодаль, едва заметно улыбнулась. Это была не проявление вежливости, а улыбка учителя, довольного успехами своего ученика. И в этой улыбке не было ни капли ненависти.
— А теперь бой, — скомандовал Рихтерович, бросая мне рапиру.
И я был готов.
* * *
Он ждал.
Человек в темной, непромокаемой одежде с глубоким капюшоном, низко надвинутым на глаза, стоял неподвижно в тени старого платана у дороги, ведущей к особняку Громова.
Он не переминался с ноги на ногу, не ежился от холода. Он просто стоял, скрестив руки на груди, и был частью пейзажа — такой же неподвижный и молчаливый, как мокрый ствол дерева, к которому он прислонился. Его фигура почти полностью растворялась во мраке, и лишь изредка тусклый свет далекого фонаря выхватывал из тени край его плаща.
Он ждал долго. Час. Может, больше. Время для него не имело значения.
Наконец тишину, нарушаемую лишь монотонным шелестом дождя, разорвал ровный, басовитый гул мотора. Из-за поворота показались два ярких луча, прорезавшие влажную взвесь воздуха. Они приближались, и вот из темноты выплыл массивный черный силуэт «Имперора».
Автомобиль плавно свернул с дороги и остановился у кованых ворот имения. Двигатель затих. На мгновение все замерло. Потом с глухим, солидным хлопком открылась водительская дверь.
Из машины вышел Громов. Высокий, прямой. Его фигура темным силуэтом вырисовывалась на фоне освещенного салона. Следом, с пассажирских сидений, показались две женские фигуры. Они вышли быстро, ежась от промозглого ветра, и направились к калитке. Громов, достав ключ, уже собирался вставить его в замок.
Фигура отделилась от ствола старого платана. Ни одна ветка не хрустнула под ногами, ни один камень не скрипнул. Он просто шагнул из тени на дорогу, сокращая дистанцию.
Десять шагов. Пять.
Громов, уже повернув ключ, взялся за ручку калитки. Девушки стояли за его спиной.
— Господин Громов, постойте.
Голос прозвучал негромко, но отчетливо. Ровный, лишенный каких-либо эмоций, он легко перекрыл шум дождя.
Виктор Громов замер, его рука застыла. Девушки испуганно обернулись, их глаза расширились от неожиданности, пытаясь разглядеть в сгустившемся сумраке того, кто обратился к нему.
Человек в капюшоне остановился в нескольких шагах от них, оставаясь в полутени. Лица по-прежнему не было видно. Только тьма.
Глава 6
Я смотрел на него. На эту бесформенную глыбу тьмы, словно выросшую из ночного дождя. Капюшон скрывал лицо так глубоко, что там, где должны были быть глаза и рот, клубился лишь мрак, гуще, чем сама ночь. Я не видел его, но словно чувствовал фигуру — невысокую, но плотную, крепко стоящую на земле.
— Идите в дом, — сказал я, не оборачиваясь к девушкам. Мой голос прозвучал ровно, может, даже слишком спокойно. — И запритесь.
Я услышал, как они судорожно вздохнули, как за моей спиной застучали их подошвы по мокрой брусчатке. Я не хотел, чтобы они стали случайными жертвами или, что еще хуже, ненужными свидетелями того, что могло сейчас произойти. Я дождался, пока за ними с тяжелым щелчком захлопнулась дубовая дверь, и только тогда медленно повернулся к ночному гостю, скрестив руки на груди.
Дождь усилился, его холодные капли стекали по моему лицу, по воротнику смокинга. Но я не чувствовал холода. Внутри разгорался сухой и яростный огонь.
—
