потом к дому на берегу, Горчаков доел, закурил и чуть тревожно посматривал в ту сторону. Повар, убрав посуду, куда-то исчез. Из ближайшего барака вышел старик с чайником и направился к кухне. Он был босой, одет в драное и очень худой, ноги в чирьях. Увидев курящего Горчакова, старик остановился в немом почтении:
— Не оставите покурить, гражданин начальник?
Горчаков достал папиросу, взял со стола недоеденный хлеб и протянул. Тот явно не ждал ничего такого, растерялся, стал озираться по сторонам, хлеб немедленно исчез в лохмотьях за пазухой. Папиросу зажал в кулаке. Георгий Николаевич хорошо знал, что сейчас делается в его полуживых мозгах. Целая папироса была огромным богатством, на нее можно было обменять хлеба, или угостить кого-то из придурков, чтобы потом с чем-то обратиться, но и самому страшно хотелось покурить. Горчаков протянул ему свою недокуренную папиросу. Тут мозги старика включились, и он жадно присосался к папиросе шелушащимися губами.
— У тебя в бараке инфекционные есть? Ты дневальный? — спросил Горчаков.
Тот смотрел, не особенно понимая.
— Я — фельдшер! Мы здесь с комиссией...
— Увели всех через ту вахту, — доходяга кивнул головой куда-то за лагерь. — У нас теперь лазарет будет?
Горчаков покачал головой.
— До карьера далеко?
— Два километра, сегодня в ночную смену всех оставят... никого не увидите. — Табак хорошо подействовал, мужик, он был еще совсем не старый, заговорил разумно, только с опаской следил за домом на берегу озера, куда ушла Фрося. Наливал в чайник кипяток из бака.
— Начальник лагеря в карьере?
— Он там не бывает... — мужик кивнул на дом на берегу и, забрав чайник, ушел в барак.
В это время Гусев завел Фросю в просторную комнату с самодельной, но хорошей мебелью. Предложил присесть.
— Давайте документы... — отказалась Фрося.
— Оставайся фельдшером! — нарядчик щупал ее глазами. — Ставка есть, лазарет отстроим за неделю... Царицей здесь будешь! Ничего не будешь делать! Через пару месяцев зимник встанет, можно будет в Ермаково выезжать. Деньги есть. Я расконвоированный, у меня в Ермаках своя хата. Ты тоже сидела, я вижу, оставайся, женой будешь! Хотя бы до весны! Денег поднимешь! — Он подошел к ней совсем близко.
— Покажите подписанные раскладки! — Фрося за свой срок не раз и не два слышала такие предложения. — Это в ваших интересах! Я все равно составлю акт!
— Ты меня не поняла, я тут могу все! — Гусев попытался взять Фросю за руки.
— Не надо, не трогайте... да не тронь, ты! — она пихнула его в грудь и направилась к двери.
— Не торопись уходить, мне это может не понравиться!
— Не пугай, — обернулась Фрося на пороге, — я пуганая!
— Хорошо подумай! На одну ночь останься! Слышь! Тебе возвращаться еще! Ребята все голодные, мне их только с цепи спустить! — глаза его наливались тихой злобой.
Фрося, не дослушав, вышла. Горчаков сидел на ступенях, возле него стояли их рюкзаки.
— Пойдемте, — Фрося вскинула рюкзак на плечо. — Тут на беспредел похоже... Пригрозил мне коллективным изнасилованием. Надо дубинки вырезать.
— Не торопитесь так, — Горчаков шагал широко, но спокойно.
— Да, вы правы... но неприятно!
Они вошли в тайгу, Горчаков остановился, внимательно всматриваясь, а больше слушая лагерь. Там было по-прежнему тихо. Солнце уже хорошо опустилось и висело над макушками леса.
— Почему-то собак не слышно.
— Собак? — не поняла Фрося. — На объекте, наверное. Вы думаете, с собаками за нами...
— Обычно их слышно... — Горчаков повернулся и пошел, думая о чем-то.
Фрося рядом месила негромко хлюпающую моховую тропу. Просека, по которой они шли, рубилась под перевозку, она была довольно широкой и прямой, обходила только таежные озерки-болотца. Темный и густой лес стоял по сторонам, и на просеке уже было по-вечернему прохладно.
— Если ночью найдете дорогу, то можно идти, не останавливаясь... — предложила Фрося.
Горчаков не отвечал, шел сосредоточенный. Он не думал, что нарядчик станет их догонять, это был бы открытый бандитизм, а в лагере поддерживалась видимость порядка. Догонять, чтобы потешиться одну ночь, он не должен, медработников хватятся... А ему здесь очень неплохо. Горчаков знал таких. Крепко пьющих офицеров — начальников лагерей было много. Ушлых урок — тоже. Он шагал широко, так, что теперь Фрося не поспевала, его все-таки беспокоило что-то... Нарядчик мог взять с собой пару урок... а потом просто перестрелять их и все на них списать. Мог и еще что-то придумать. Горчаков давно так не волновался за другого человека.
— А куда делся этот наш геолог? Из тайги вышел, в тайгу ушел. Не объект, а сплошная аномалия... — Фрося настороженно вслушивалась в затихающую тайгу. — Вы что молчите, Георгий Николаевич? Ночевать будем или до баржи пойдем?
— Я бы ночевал, наломались сегодня, на речке плотик есть...
— Откуда знаете?
— Повар сказал. Они этого Гусева все ненавидят.
На реке засады не было. Никаких свежих следов. Они переправились на плотике. После реки просека кончилась и пошла обычная тропа, в одного человека. Было уже крепко сумеречно, Фрося шла первая и присматривалась — впереди то и дело таились темные силуэты. Очень тихо было, только их шаги хлюпали и громко отдавались в тайге, когда попадали на мокрую бочажину или еще громче трещали сухой веткой. Из-за тишины и молчали, прислушивались. Горчаков соображал, где лучше ночевать. Надо было так уйти, чтобы их костра не видно было и чтобы утром долго не искать тропу. Внезапно прямо над их головами кто-то ухнул так громко, что Фрося вскрикнула и метнулась к Горчакову, но тут же остановилась, негромко и нервно смеясь:
— Вот гад, напугал до самых кишок!
— Филин.
— Наверное, — она задрала голову, на фоне темного неба не разглядеть было. — Ут-т, я тебя!
Вскоре тропа вышла на длинную поляну с высоким, высохшим уже кипреем. Становилось прохладнее, Георгий Николаевич присматривался, где можно было свернуть... Вдруг Фрося впереди с громким шумом исчезла в кипрее. Горчаков кинулся к ней:
— Что вы?
— Глухаря поймала! Бьется! — Фрося наваливалась на большую птицу всем телом. — Помогите!
— Башку ему крутите! — Горчаков сбросил свой рюкзак.
— Лучше вы, он сильный! Вот здесь голова, у меня под грудью!
Горчаков сунул руку под Фросю, глухарь забился, Георгий Николаевич ощупью добрался до его шеи и попытался сломать, но не вышло,
