он мог бы и утонуть, но все это были понятные задачи. То, что происходило с ним, не укладывалось в голове. Это было против правды, против здравого смысла, против их честной жизни и любви.
— В крайнем случае... — она задумалась и замолчала. — Нет, этого тебе нельзя...
— Все равно скажи!
— Я подумала... если ты меня не сможешь найти...
— Почему не смогу, что ты все время...
— Подожди, я знаю слишком много случаев, чтобы об этом не думать. Очень много семей — нормальных, русских, женатых давно и законно — они ничего не знают о своих мужьях и детях! Почему ты думаешь, что мы другие? Меня могут отправить отсюда в любой момент, я разговаривала... странно, что еще не отправили.
— С кем разговаривала?
— С женой коменданта...
— Зачем?!
— Она хорошая женщина, бывшая ссыльная. Она спросила у мужа, он, кстати, тоже нормальный, добрый мужик — он сказал, что связи с ссыльными не приветствуются. Он думает, ты слишком на виду в пароходстве... поэтому все так.
— Ты сказала, если нас разлучат... в крайнем случае? — нервно напомнил Сан Саныч.
— Я думала обратиться во французское посольство, но это очень опасно. Нет, этого нельзя! Меня просто отправят на Колыму! Ответят посольству, что нет никакой Николь Вернье! — Она вздохнула судорожно и замолчала. Потерлась щекой о плечо Сан Саныча. — У меня во Франции есть родственники, но они, скорее всего, думают, что я погибла. Столько лет от меня ничего нет...
Белов молчал. Никакое французское посольство не могло их защитить. Он был ей никто. Ни ей, ни Клер, которая спала рядом в кроватке. Их Катька, плод их любви, его дочь... ее нигде не признавали его дочерью, в голову лезли все эти нелепые, выматывающие комсомольские и партсобрания. Люди радовались тому, что портят мне жизнь, они ненавидят нашу любовь. Почему?!
— Саша! — Николь теребила его за плечо. — Ты о чем задумался?
— Я? — Сан Саныч нервно обнял ее, притянул к себе. Еще сильнее прижал.
— Мне больно, ты сильный!
— Я не сильный, Николь... я очень устал. Вчера стоял над Енисеем... я так устал...
Сан Саныч замолчал, он давно хотел рассказать Николь все, что было в Игарке, про его дела с Квасовым... Не решался. И это тоже висело тяжелым камнем. Душа двоилась, он не мог быть стукачом, и тут же понимал, что, пойди он к Квасову, тот легко мог остановить все их муки. Скворцов несколько раз прямо на это намекал.
— Не вини себя... — прижалась к нему Николь, — я иногда огромное счастье испытываю, просто от того, что ты есть, что у нас есть наша дочь. Я никогда не откажусь от того, что между нами было. Это же было счастье! Любовь! И сейчас есть! У многих ничего такого никогда не было! Правда?! Нас не арестовывают, значит, могут оставить в покое! Может, наша любовь нас защищает! Ну?! На что еще могут надеяться люди? — она улыбнулась и почти весело потормошила его.
— Ты правда меня так любишь? — Сан Саныч говорил тихо. Не поворачивал головы.
— Эй! Что такое? Скажи мне! Ты же мой муж! Я из твоего ребра!
— Это я во всем виноват! Я думал, что живу честно, да не так все!
— Ну что ты?! Ты не просто честный, ты страшно наивный... ты иногда просто дурак! Если бы я тебя не любила...
— Подожди! Я сейчас скажу... — он помолчал, отнял у нее руку. Повернул тяжелую голову. — Я согласился быть стукачом у Квасова!
— Кем? — не поняла или не поверила Николь.
— Я подписал бумаги, что согласен сотрудничать с органами!
Николь молчала.
— Я ничего не делал... никого не заложил! Только подписал, Квасов обещал помочь с разводом и с тобой. Он многое может, и сейчас тоже... Но потом я отказался. Сказал, не буду стучать. Он угрожал, уговаривал... Короче, это он все устроил, все эти партсобрания... «приветы» мне передает.
Сан Саныч сдавил челюсти и повернулся на молчавшую Николь, хотел найти ее руку, но не стал. Замер, ожидая ее слов, но Николь молчала.
— Это долго надо рассказывать, я сам не знаю, как получилось, думал, он нам поможет. Он говорил, если я не захочу, могу не стучать... Ну, хватит об этом, — оборвал он сам себя.
Николь взяла его за руку. Гладила ее и молчала.
— Я могу позвонить Квасову... ты понимаешь это?
— И что ты должен будешь делать?
Сан Саныч пожал плечами. Нервно сдавил ее руку.
— Хорошо бы, конечно, чтобы нас оставили в покое... Но не могу себе представить, чтобы ты... нет... ты же нечаянно это сделал?
— Черт его знает, как все вышло, ты тогда была беременная. Мы с ним коньяк пили... Потом представил себе, что на кого-то пишу. Помнишь эту сволочь Турайкина — подумал, что этого подлеца можно посадить! А на другой день так погано стало!
— Фу-у-у! Я не стала бы жить с таким человеком! Что ты?! — она хмыкнула зло и весело. — Молодец, что... молодец! Я еще больше тебя люблю! Что же делать, такие мы... такая судьба! Катя будет очень хорошим человеком!
— Почему?
— У нее такой отец!
— Какой? — не понял Сан Саныч.
— Красивый, честный и сильный!
— Что ты говоришь... — нервно стиснул зубы Сан Саныч.
— Я серьезно! В России талантливым и честным людям очень трудно жить! Их обязательно найдут... за ними охотятся!
Она замолчала. Сидели, прижавшись друг к другу, слушали ночную жизнь барака. Где-то в дальнем углу тоже негромко разговаривали. Какая-то бабушка непонятным старинным напевом, а может и не по-русски, баюкала ребенка.
49
Двадцать первого сентября 1951 года Горчакова Ася, Горчаков Николай и Горчаков Сева сидели в общем вагоне поезда Москва — Хабаровск. Сева, по возрасту, ехал без билета. Контролеры в поезде принимали его за восьмилетнего, и Асе приходилось показывать метрику.
В их купе разместилось две семьи, считая Горчаковых, и одна молодая пара. Безбилетный Сева спал с Асей на нижней полке, на которой обязательно кто-нибудь еще сидел. Было тесно, накурено, за столиком постоянно кто-то ел, пили чай, гасили сигареты в банке из-под килек. В соседнем купе ехали завербованные на далекую Уральскую стройку, выпивать они начали еще на
