бы меня, вонючку, и на порог не пустить.
Я осмелела.
— Сема, а есть подводы сейчас на складе?
— А как не быть, государыня! Ну, прощайте!
Он опять поклонился, я едва удержалась, чтоб не потрепать его по голове. Выводы я сделала: кто бы ни хотел отдать Женечку в обучение, продиктовано это было… добрым намерением. И мальчишки у Обрыдлова в самом деле довольны жизнью.
Мне будет трудно. Я никогда не начну мыслить, как все эти люди, но мне придется заново научиться отличать добро и зло.
Я вышла из конторы и пошла к рампе. Подвод все прибывало, я не подходила близко, смотрела, кого лучше выбрать, кто уж наверняка отправится в наши края. Обрыдлов торговал всем, чем мог по закону: и выпечкой, и мукой, и тканями, и скобяными товарами, и овощами, и соленьями. Вспомнив бывшее назначение своей комнатушки, я подошла к молодому деловитому парню, расставлявшему на телеге кадки с чем-то квашеным.
— Простите, сударь, вы не на Зареченские склады едете?
Парень обладал отличной выдержкой. Сначала он утрамбовал очередную кадку, потом посмотрел на меня с величайшим изумлением. Я скрипнула зубами и повторила вопрос.
— Смешная барыня! — хохотнул парень. — Нет, я на пристань еду. Подвезти вас надобно? И то, лихачи не любители в те края соваться.
Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Если со мной что-то произойдет, что будет с детьми?
— Почему не любители? — холодея, выдохнула я.
— Так обратно кто их возьмет, с той части кому лихач нужен? — пожал плечами парень. Он рассматривал меня, я — его. Несомненно, что я его удивляла намного больше. — Так сдерут с вас втридорога, а вы… дед Осип, а дед Осип! — крикнул он, и к нам протолкался промеж телег вертлявый бодрый старикан. — Дед Осип, подвези барыню? Говорит, в Заречье ей нужно.
Я не вмешивалась до поры, только посылала на головы торговцев всяческие блага. Но предупредить было необходимо.
— У меня совсем денег нет, — обезоруживающе улыбнулась я. — Могу вот калачами заплатить.
Парень и дедок переглянулись, дед Осип крякнул.
— Да что, барыня, мы слепые, по-твоему? Не видим, что ты с жирку не пляшешь? Садись, если тебе коза не помешает. Хотя она вроде смирная.
Мне хотелось орать от восторга. Люди, видевшие меня впервые в жизни, от души, ничего не требуя, сделали мне добро, и, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы, я сдержанно, но со всей искренностью проговорила:
— Спасибо.
Дед и парень тихонько посмеялись, а затем дед Осип забрал у меня корзинку и отвел к своей телеге. Очередь на погрузку у него еще не подошла, а телега была уже забита товаром с других складов. Коза оказалась милейшим созданием, совсем малышкой, дед Осип предусмотрительно привязал ее так, чтобы она могла вволю прыгать и никому не попала под ноги или под колеса. Разумеется, вокруг козленка вертелась малышня — приучать детей к торговле сызмальства у купцов было в порядке вещей, и отцы хоть и ругались на бездельников, но от козочки не отгоняли.
Я влезла на телегу, устроила корзинку… а потом решила, что столько хлебного таким малышам, как мои, полезно не будет, и часть подарков купчихи Якшиной раздала мальчишкам. Час спустя, когда мы уже уезжали, нас догнали двое парнишек и ответно вручили мне отличную репу и горшочек с квашеной капустой — живем! Кислые щи в моем исполнении никак и никогда не тянули на высокую кухню, но от меня, как от повара, и требуется всего ничего.
Я сидела, тряслась на телеге в обнимку с козочкой и думала, что поездка моя вышла очень удачной.
Дед Осип был забавным собеседником, к тому же набожным, он не пропускал ни одной колонны, и о местной религии я за время пути узнала многое. Всемогущая как воплощение великой силы — не той, которая про джедаев и световые мечи, а практически магии; божество снисходительное и ленивое, в дела мирские не вмешивается. В приории, посвященные Всемогущей, принимали тех, в ком был свет, то есть способности к магии, но дед Осип затруднялся сказать, видел ли он за всю свою жизнь какие-то чудеса или нет. А вот колонны, возле которых мы останавливались, посвящались не самому божеству, а событиям — предполагалось, что события эти и были чудесами. Оставалось поверить, что так и есть.
Из восторженных, пространных речей деда Осипа я, помимо общих моментов местных верований, уяснила действительно важное: если мне будет нужно, если у меня не останется никаких вариантов, я могу прийти в любую приорию и попросить помощи. Нет гарантий, что я ее получу надолго или весомую, но дверь перед моим носом никто не захлопнет.
Часть товара дед Осип вез как раз для небольшой сельской приории. Здесь в приориях вместе жили и мужчины, и женщины, как всех сословий разом, так бывали и чисто дворянские, и чисто крестьянские приории. Мне лучше всего было идти к крестьянам — там всегда требовались руки, и по крайней мере я могла отработать крышу над головой.
Дед Осип высадил меня прямо возле складов и махнул рукой вперед — там, за рекой, за паромной переправой, верстах в тридцати и была его деревня. Я тепло поблагодарила старика, пожелала ему всех благ и, подхватив свои дары, направилась к дому.
Черта с два, все строения тут на одно лицо…
Но нужный мне дом я узнала легко по отсутствию возле него суеты и нехарактерной пристройке. Я толкнула дверь, ввалилась в вонючее нутро и решила, что все-таки… все-таки мне ничего не мешает оставить за собой пару комнат. И отловить Ларису, у меня к ней много вопросов, но сперва накормить детей.
Дверь нашей каморки была приоткрыта, внутри было темнее, чем даже вчера, и еле-еле теплилась лампа. Я наощупь поставила корзинку на стол, механически, сама не зная как, вероятно, сработала мышечная память тела Олимпиады, подкрутила фитилек.
Тишина не смутила. Парашка водила детей на улицу, что и понятно, они бы зачахли в этом мраке. Но что я не ожидала увидеть никак — пустоту.
Моя неубранная кровать. Сундук, и даже бумаги на месте — а я просила Парашку их спрятать, и ей влетит. Вот платье, в котором я была вчера и в котором выходить в люди было зазорно. Вот завтрак и творог, совсем нетронутые. И мой ночной горшок.
Пустота была в другом, и я почувствовала, что на меня надвигается мрак и парализует. Я
