видела, в чем-то была замешана, что-то знала? Домна тенью маячила за моей спиной, и я надеялась, что она не вонзит мне нож в спину. Вчера у нее был шанс убить меня, куда более подходящий.
Оглушительно что-то рухнуло, я с трудом удержала визг и шарахнулась, Домна, виновато опустив голову, стояла над упавшим подносом и вдребезги расколоченным фарфором.
— Не трогай! — рявкнула я так, что бедная Домна из полуприседа шарахнулась к плите. Я ее вчера здорово перепугала, но мне было не до того, чтобы накачивать себя ложным сочувствием. Я не видела, специально она свернула поднос или от неуклюжести, но догадывалась, что в эту эпоху уже проводили и вскрытие, и экспертизу.
Если несчастная Зинаида выпила яд, это должны установить. Теоретически, а практически могут списать на какое угодно провидение.
Если в сливках или какой-то другой еде на подносе был яд, то кому он предназначался? Моим детям — первая и самая невыносимая мысль, и я стиснула зубы так, что они чуть не закрошились, но Прасковья сказала, что малыши не любят молочное, и я сама убедилась, что творог они есть не стали, хотя и были голодны. Вряд ли для всех оставались тайной их предпочтения в еде..
Меня хотели отравить? Прасковью? Или Ларису? Или того, кто и умер в конце концов?
— Не губите, барыня Олимпиада Львовна! — простонала Домна, пластаясь возле плиты и совершенно не боясь обжечься. — Соберу осколки да выкину тихонечко, может, Лариса Сергеевна не узнает, забудет про сервиз! А узнает…
Мне в голову пришла лихая мысль.
— Скажу, что я разбила, — ухмыльнулась я и выжидающе посмотрела на Домну.
Она замотала головой еще на середине моей благородной до глупости фразы.
— Нет, барыня, не вы, — заупрямилась она. — Соберу и выброшу, а чтобы вас Лариса Сергеевна по щекам била за мою вину, такому не бывать.
Я снова заскрипела зубами. Легче легкого считать всех вокруг дурней себя, но пока меня переигрывали все поголовно. Может, стоит позволить и Домне это сделать?
Рискуя, что она свалится в обморок от отвращения, я опустилась на колени и тщательно принюхалась. Губы Зинаиды были приокрыты, я повела носом, но был ли то слабый запах сливок или что-то еще?
— Барыня… — выдохнула за моей спиной Домна. — Да все как есть помешались в этом доме. Кого узнать-то можно…
Я не торопясь поднялась, подошла к ней, и была Домна бледнее полотна. Она застыла, считая, что, окончательно рассорившаяся с крышей, я сейчас ее просто придушу, и дергаться бесполезно. Но я уловила от ее губ ясную сливочную сладость и расстроенно отошла на шаг назад.
— Кто с подноса ел? — сурово спросила я, пока Домна не опомнилась.
— Я, барыня, сливок выпила… — Домна шмыгнула носом. — Чуточек налила, на донышке.
— А Зинаида что ела?
— Да не время ей, — Домна следила за мной, как кролик за удавом, и я вспоминала не самый приличный анекдот про добропорядочного джентльмена и овцу. Стоило раз показать зубы… — Она вечером, что оставалось, ела, да на утро припасала себе… Пришла, поднос поставила, а потом упала, заверещала… Да примет ее Всемогущая!
Она беззвучно заплакала, я стояла потерянная. На что я рассчитывала — что с ходу расставлю все по местам и поймаю кого-нибудь за руку? Я даже не знаю этих людей, впрочем, они меня, к счастью, не знают тоже.
Я отодвинула Домну от плиты, заглянула в пару кастрюль, которые больше походили на изысканные и какие-то никчемные, неутилитарные горшки. Одна мне показалась чистой, и я, взяв ее, служившую полотенцем тряпку и относительно чистый половник, присела на корточки и осторожно начала собирать с пола осколки и остатки еды.
Домна всхлипывала, я сосредоточилась на том, чтобы не порезаться. Хлеба, кажется, было больше… и сухарей, а творогом и без всякого яда можно запросто отравиться. Любой эксперт моего времени наорал бы на меня, а затем вытряс все из кастрюли и в назидание надел мне ее на голову, чтобы не портила вещественные доказательства, но я легкомысленно понадеялась, что в эту эпоху врачам и судебным медикам наплевать, насколько правильно все сложено и ненадлежащим, кстати, лицом.
Приезда доктора я скоро не ожидала. Бросив прощальный взгляд на утирающую слезы Домну — крокодиловы слезы? — и тело Зинаиды, я вместе с кастрюлей направилась в свою комнату.
Парашка не сидела без дела — пока дети что-то вытворяли со своей жутковатой деревянной куклой, она штопала и наблюдала за играми краем глаза. Я поставила кастрюлю на стол и хлопнула в ладоши, чтобы привлечь внимание.
— Не вздумай отсюда есть и вообще открывать ее! — предостерегла я Парашку. — Там осколки и, возможно, яд. Да, Зинаида умерла, — добавила я тихо, — и думаю, не просто так. Оставим докторам, они разберутся.
— Да как же, матушка, карман держи шире! — фыркнула Парашка, ожесточенно тыкая иголкой в детские штанишки. Новость ее не удивила, кастрюля не заинтересовала. — Как купчина помер, небось, не разобрались!
Я перестала дышать. В смерти моего мужа тоже присутствует тайна, и, может, обвинения Ларисы и Обрыдлова имеют под собой основания? Доведенная до отчаяния Липочка могла пойти на крайние меры, и у меня язык не повернется ее осуждать.
Как спросить, чтобы Парашка озвучила причину смерти моего мужа, а не начала опять попрекать меня слабой памятью?
— Разобрались, — я поджала губы и скрестила на удачу пальцы правой руки. — Ты, баба дурная, не поняла ничего.
— А что не понять, с седмицу животом маялся, выл волком! — выпалила Парашка, и я оглянулась на детей, но их не занимали наши разговоры. — Дохтырь пришел, щупал-щупал, руками развел. А, что они могут, коновалы! Так и помер. А я скажу, и хорошо, и не спорь, матушка, со мной, не спорь! — она сделала последний стежок и хищно щелкнула зубами, откусывая нитку. — А то бы ты поумнела, посмелела да сама его на тот свет отправила.
Час от часу все же не легче. Только я вспомнила кучу диагнозов, которые при здешнем уровне развития медицины были смертельны, как глупая баба взяла и все мне испортила.
— Сиди здесь, смотри за детьми, и только попробуй кастрюлю тронуть, я тебя высеку так, что вставать до самой смерти не сможешь! — Я перегибала палку, но уже отлично представляла, насколько Прасковья своевольная, и лучше заранее обозначить, какая
