что снова в кухне взять, да сливок налить заново.
Парашка, пользуясь тем, что на нее никто не смотрит, корчила мне выразительные рожи, мол, зайди, барыня, дело есть. Лариса швырнула крышечку на поднос, и на этот раз она раскололась.
— Погибели на вас нет, дармоеды! — выплюнула Лариса и, развернувшись, удалилась. Я смотрела ей вслед с какой-то безнадегой.
Проблема не в том, что мой покойный муж обязал эту мегеру взять меня под свое крылышко, это всего лишь формальность, не ограничение моих прав. Проблема в том, что мне предстоит выяснить, что у меня за права, и обозначить границы.
— Иди, иди, Зинка, иди отсель! — заворчала Парашка на девку. — Ступай, не гневи благодетельницу! Барыня, ну иди сюда, вот наказание-то!
— А… — крякнула я, но Парашке надоело ждать, она бесцеремонно втащила меня в комнату и захлопнула дверь, оставив Зинаиду с подносом в коридоре.
Дети с визгом кинулись ко мне, и я на несколько минут обо всем забыла. Вспомнила, правда, что Наташеньку сегодня будут пытаться у меня отобрать… Значит, сейчас я отправлю Парашку в подвал за купеческими дарами и узнаю у нее подробно про драгоценности, а потом, когда дети поедят, навещу золовушку в ее логове. К тому моменту, когда явятся из приории, у меня должны быть все карты на руках — и желательно украшения тоже.
— Еду забери у Зинаиды, — приказала я Парашке, прижимая к себе повисших на мне детей.
— Да что, матушка, та еда, Домна дура, да и Зинка еще дурней, — отмахнулась нянька, даже не думая высовываться в коридор. — Вона, дети творог, что ты вчера принесла, есть не стали, и молока да сливок вовсе не пьют. Как не знаешь!
Да, не знаю, иначе бы не тащила с другого конца города еще и кувшин.
— Мне купцы калачей и репы дали, — озорно подмигнула я, — и капусты кислой. Пойди щи свари.
Если ты знаешь, что такое «щи». Но Парашка знала.
— Щи! — она всплеснула руками и, наклонившись ко мне, зашептала: — Щи, барыня, я в ночи поставлю, сама видишь, благодетельница наша добра да щедра, ребятенкам хлеба черствого пожалела, чтобы он у нее в горле застрял, у гадюки. А репу, барыня, репу принесу, да медку захвачу, и орешков у меня еще немножко было. А ты устраивайся, устраивайся, не хоромы, как в батюшкином доме, но все поширьше, чем внизу-то!
Она практически испарилась, а я умиротворенно рассмеялась и потрепала детей по головам:
— Ну, рассказывайте, как вам новая комната?
Вчера я заглядывала сюда и не оценила, но Прасковья, умница, все рассчитала верно. Не самое большое помещение, это правда, но есть окно, и из него даже не дует, а почему? А потому что пока меня носило по всему городу, Парашка подоткнула ветошь в щели. Есть кровать, а прочее мы перенесем из подвала. На пол хорошо бы положить какой-то ковер, если найдем.
Грубые, старые игрушки и детские вещи уже валялись повсюду — вероятно, Парашка их притащила в первую очередь, чтобы уже никому не вступило в голову нас отсюда выселить. Я почему-то подумала, что она сперва привела сюда детей и побросала их вещи, а после уже принялась бродить за Ларисой по принципу «лучше просить прощения, чем дозволения». Я прикинула — в комнате примерно двенадцать метров, маловато для четверых, но это не каморка, как была. На теплое время года вариант, наверное, оптимальный.
И Парашке найти бы кровать, что она мучается на сундуке, в ее-то возрасте.
Я не сказала бы, что дети были голодными. Они возились, играли со своей деревянной куклой-болванкой и парой выцветших кубиков непонятно какого цвета, я стащила с кровати пыльное покрывало и кинула его на пол. Убраться не помешает, но я дождусь Парашку, выспрошу у нее про драгоценности и пойду тряси Ларису. Очень странно, что Олимпиада, зная, что у нее долги, что у нее двое детей, да и вообще зная, что ей как-то нужно существовать, отдала все ценное золовке. Да, она была полностью не приспособлена к самостоятельной жизни, но она же не умственно отсталая, в конце концов, чтобы хоть раз не взбрыкнуть и не спросить, почему золовка не продаст украшения и не купит хотя бы дров и еды малышам.
Или я слишком хорошо думаю о той, которая оставила мне в наследство лучшее, что только может быть — двоих детей?
Или наоборот, Липочка очень умело прикидывалась дурехой, и драгоценности надежно припрятаны от ушлых кредиторов. Правда, так вышло, что теперь их не выцепить никому, по доброй воле Лариса их не отдаст, но подобру я ее просить и не собираюсь. Клавдия, кстати, тоже уже покойная, говорила тому же Обрыдлову, что украшения пропали — но, опять же, это могла быть часть семейного плана по облапошиванию всех вокруг.
Парашка все не шла, меня это уже начинало злить, и, чтобы не пугать своим перекошенным лицом детей — досталось им от меня уже за эти два дня! — я тепло и счастливо улыбалась малышам и думала, что сделаю, как только получу назад хоть что-то из своих драгоценностей. Куплю детям новую одежду, потому что из своей они уже выросли, хотя бы пару новых игрушек и кроватки, пусть мне и нравится спать вместе с ними, но тесно. И съезжу посмотрю, что за ряды оставил своему сыну мой недотепа-муж.
Несмотря на подсвечник в моей руке и оплеуху, моя золовка все еще рассчитывает поставить меня на место. Если она не присмиреет, надо будет отсюда съезжать.
Давным-давно, задолго до той эпохи, в которой я оказалась, я бы считалась «матерой вдовой» — матерью сына-наследника. Что того наследства, конечно, кроме долгов…
— Наташа, иди я тебе косу заплету, — позвала я, и дочь с готовностью подбежала и уселась мне на колени.
Женечка тоже бросил кубики и подлез мне под руку. Я пропустила через пальцы волшебные детские локоны, млея и сходя ума от нежности и улыбаясь от сердца. Дверь открылась, и на пороге возникла Парашка.
— Тебя только за смертью посылать! — окрысилась я весело, надеясь, что дети смысла слов моих не поймут.
— Молчи, барыня, молчи, глупая! — она схватилась одной рукой за голову, другой прикрыла рот. Мне показалось, что сейчас нет ни единого намека на лицедейство, нужно быть гением, чтобы изобразить такой испуг. — Не накликай! Только что здоровая была, и на тебе, скорчило,
