не хотела дышать, не хотела смотреть, не хотела видеть то, что видела. Мир стал двухцветным — черным и серым, сузился до коварной клетки, готовой сдвинуть стены и раздавить несчастную мать, у которой отняли смысл ее жизни — и так было бы милосердней.
Ничего, вообще ничего, ни единого признака того, что в этой комнате жили дети. Затхлый воздух с хрипом ворвался в мои легкие, и я бессильно, отчаянно и протяжно заорала, оседая кулем на грязный пол.
Глава восьмая
Еще немного, и я сорвала бы дверь с петель. Пробила кулаком стену и, возможно, дотянулась бы до чьей-то шеи, не сходя с места.
Но из всех суперспособностей мне досталось лишь тяжелое дыхание, словно на меня надели шлем и подключили к искусственным легким.
Я сшибла с ног знакомую мне безымянную девицу, она отлетела к стене, полный посуды поднос грохнулся на пол. В глазах у меня было темно, я неслась на ощупь. Я помнила, из-за какой двери раздавался голос Ларисы, но я не успела до нее добежать.
— Что кричишь, барыня? — рявкнула на меня выскочившая в коридор Парашка, и я застыла, набирая в грудь воздух. Как она позволила забрать детей? Убью, я ее сейчас просто убью, терять мне, наверное, уже нечего. — Детей напужала! Да что с тобой стряслось-то опять?
Воздух жег легкие, взгляд мутнел, но уже не от гнева или ненависти. Гул крови в ушах ослабевал, и я слышала испуганный приглушенный рев, несомненно детский.
— Иди, иди! — Парашка посторонилась и шире открыла дверь, детский плач стал громче. — Скаженная, ну что с тобой делать прикажешь?
— Что… — только и смогла выдавить я. Чтобы не заорать снова, теперь уже от облегчения, я с силой прижала запястье ко рту и беспощадно впилась в него зубами. Мне не нравилось то, что со мной происходило, может быть, так и начинают сходить с ума?
Старческое лицо Парашки пошло льстивыми морщинками.
— А вот Лариса Сергеевна, благодетельница, матушка, — запела она, щуря глаза, — тебе с барчатами комнату дала! Что ютиться в каморке, барыня?
— Какая она тебе барыня? — услышала я и не обернулась резко лишь потому, что меня все еще накрывало бессильным параличом. — Была барыня, да вся вышла. Была у Пахома Провича, Липонька? Повинилась? Заберет он мальчишку, денег даст?
Я смотрела на Парашку, чьи глаза совсем превратились в щелочки. Она мелко трясла головой, как китайский болванчик, но мне показалось, что в этом деланом подобострастии куда больше ненависти, чем было во мне еще пару минут назад.
Я позже покажу когти, не сию секунду, но обязательно покажу, пока мне необходимо изображать ту самую безответную Липочку.
— Отказал, сестрица, — я наконец повернулась и уставилась в пол. Так было проще притворяться. — Отказал, и Женечка мал еще, в обучение ему такого малыша брать несподручно. А деньги… Ничего он не дал.
Я подняла голову, с постной, покорной миной наблюдала за гримасами Ларисы. У меня к тебе много вопросов, очень много вопросов, я тебе их непременно задам, но не сейчас. Есть первоочередное дело.
— Успокой детей, Параша, — велела я негромко, и нянька сразу ушла, но дверь не прикрыла до конца, оставила щель, чтобы не упустить ни слова. — Спасибо за комнату, сестрица.
Какая змея ее ужалила? Или она решила, что я буду жить в этой комнате одна, без детей? Полоснуло еще одно: кошмарное обещание, которое я успела услышать — сегодня должны приехать из приории за моей дочерью. Та самая девица, которая вчера пеняла мне на неубранные комнаты и которую я только что слегка приложила о стену, походя заметила, что вечером явятся от благочестивых сестер. До вечера время есть…
Но я очень неосторожно покинула дом. Больше допускать таких промахов нельзя.
— Выносить твою Парашку сил никаких нет, — сквозь зубы бросила Лариса, дергая свои жемчуга и, как ни странно, не подходя ко мне близко. Хотя, учитывая, как задорно я махала вчера канделябром, ничего странного нет. — Как ты ушла, ходила за мной и ныла. Ради Всемогущей, забирайте комнату, сами выпросили подвал, вам не угодишь!
Театрально взмахнув юбкой и жемчугами, она развернулась и собралась покинуть сцену, но отошла в сторону, пропуская мокрую и растрепанную девицу с подносом. Девица прошла мимо меня, упрямо смотря перед собой, и остановилась перед дверью моей новой комнаты.
— Прасковья, поднос забери! — скованно позвала она, и Лариса передумала уходить окончательно.
— Это что у тебя такое? — быстро подойдя к девице, прошипела она и сорвала крышку с кувшинчика. — Это кто тебе разрешил? — Крышка полетела на поднос, задела чашку, зазвенел старенький истертый фарфор, но ничего не разбилось. — Это что? Зинаида! Посуда, сливки! Кто позволил тебе?
Ларису трясло от злости, ее так и подмывало треснуть по подносу, но и чашки, и сливки были на вес золота, и моя милейшая родственница исходила на дерьмо не потому, что уличила кого-то в недозволенном, а потому, что не могла сделать кому-то хуже, не ущемив при этом себя. В двери уже маячила Парашка со своей подхалимской улыбочкой, но если вчера ее причитания меня ввели в заблуждение, то сегодня я уже осознавала, что все это чистой воды актерство и верить стоит тому, что она делает, а не говорит.
Лариса стискивала в руке теперь уже крышечку от сахарницы или чего-то похожего, и лицо ее было налито темно-красным — того и гляди, хватит удар.
Слишком… несбыточно.
— Домна сказала, что ей Прасковья велела детей накормить, Лариса Сергеевна, — сглотнула Зинаида. С хозяйкой она была робка, не то что со мной. — Со вчерашнего дня ничего не ели.
— Велела!.. Дорого же мне обходятся твои… дети, — поправилась Лариса, очевидно, вспомнив, что я недвусмысленно дала понять, какие сложности с приемом пищи ее ожидают, если она не будет держать за зубами язык.
Я смотрела на поднос — плесневелый творог, непропеченный плоский хлеб, траченные плесенью сухари. Ладно, я повременю с тем, чтобы заставить все это съесть моих благодетельниц. Парашка смогла успокоить детей, и хотя мне не нравилось, что они слышат нашу ругань, они еще малы, чтобы вникать в суть.
— А еще барыня, — ядовито добавила Зинаида, бросая на меня недобрый и крайне мстительный взгляд, — меня с ног сбила, Лариса Сергеевна. Так вот пришлось — что собрать, а
