темное пятно. Коля доволен был своей наблюдательностью. Он остановился и огляделся. Мать бегом спускалась от деревни. Он сам уже зашел дальше удочек. Коля заволновался. Вокруг, кроме них с матерью, не было ни души. Это было так странно, он привык к тому, что их всегда трое. Он чуть было не побежал навстречу матери, но удержался и двинулся дальше по следам. Следы с пятнышком мазута вели на середину реки, к незамерзшей стремнине. Сева шел мелкими шагами, было темно, понимал Коля, он боялся провалиться... Что он делает? Зачем он идет? Я не разрешал, мы даже поругались...
Впереди с краю затянутой льдом полыньи виднелась рыжая Севкина ушанка. Припорошенная снегом. Коля замер, обернулся на мать, она была уже близко. Он повернулся к матери:
— Мама! Не надо! Он провалился... Наш Сева провалился, там его шапка!
Ася подбежала, бросилась к ушанке, выбросила ее на снег, проломила лед и ушла рукой в глубину. Шарила рукой подо льдом. Переползала и шарила. Она погружалась по плечо и глубже:
— Се-е-в-а-а-а! Се-е-в-а-а-а! Се-ева! — она выискивала рукой и кричала, захлебываясь водой.
Коля схватил ее за телогрейку и потащил от полыньи. Черная вода с шумом уходила в белоснежное обрамление. Ася словно опомнилась, затрясла головой, быстро встала и, озираясь вокруг, заговорила, а потом и закричала:
— Се-ва, Се-ва, Се-е-в-а-а-а! Он должен быть где-то здесь, он просто... куда же он пошел? Надо его искать, он замерзнет! Да где же он?! — ее глаза беспокойно и безумно обыскивали горизонт. — Ну не может же быть. Подожди, давай спокойно. Ты уверен, что он... то есть ты шел по его следам? Почему ты думаешь, что это его следы?
Коля молчал.
— Мама...
— Да что «мама», отвечай на мой вопрос! — она была собрана и строга, ей казалось, что если Коля ответит сейчас на ее вопрос, то Сева обязательно найдется.
— Это его следы.
— Почему ты так говоришь?
— Он в мазут наступил... и шапка.
— При чем здесь мазут, он же мог пойти куда-нибудь еще? Куда он ходил? А лейтенант... не мог?! — в ее глазах засветилась надежда. — Конечно, это он его увез! А шапку специально бросил!
Коля растерянный стоял с шапкой в руках. С берега к ним спешил дед Серафим. Ася поднялась от полыньи и пошла навстречу старику. Один рукав мокрый схватывался морозом, платок сбился набок. Ася остановилась, вдумчиво перевязала платок. Она что-то хотела спросить, но не помнила, что... Внутри все отупело и отяжелело. Дед заглянул в полынью:
— Вы чего здесь? Куда малой-то ушел? — старик и сам был растерян. — Дома его нет? Может, уснул где? Привалился и уснул...
Он стал внимательно оглядывать полынью, покачал головой.
— Сами-то здесь осторожней! Не ровён час, провалитесь... — дед увидел мокрую шапку в руках Коли и замолчал.
— Да, Коля, надо пойти... надо обыскать весь дом. Он обиделся на меня вчера и спрятался на чердаке. Идем, чего ты стоишь? Коля, что с тобой? Ты что плачешь?! Быстро пошли отсюда! — Ася тяжело дышала и шла очень медленно.
Дома Севы не было. Ася обшарила все, заставила Колю, а потом и сама поднялась на чердак. Не было. Потом снова вспомнила про лейтенанта.
— Надо ждать. Он придет. Затопи печку! — она села у стола, соображая что-то. — Он никогда так не делал. Правда? Не уходил. Он послушный и очень разумный мальчишка. Да, он очень разумный, он мудрее нас с тобой. Это значит, он вернется! Он не мог пойти ночью... зачем? Там же ничего нет и не видно. Он ничего тебе не говорил?
— Что?
— О чем ты думаешь?
Коля с болью в глазах смотрел на мать, слезы опять потекли.
— Да что ты плачешь? Не смей! Ты что, с ума сошел?! Коля?! Прекрати!
— Он хотел сходить туда, где Енисей не замерз, где он течет...
— Да?
— Сначала меня уговаривал, а потом сказал, что одному ему страшно и поэтому он обязательно хочет пойти один. Что он не трус...
— А ты?
— Я не разрешал, я говорил ему, что это опасно. Он и деда Серафима спрашивал...
Дед как раз поднимался на крыльцо. Зашел в избу. Сел у дверей, дымя цигаркой.
— Дедушка, Сева спрашивал вас... он хотел туда... где не замерзло еще? — Ася спрашивала и видно было, что она не хочет слышать ответа.
— Вот и сам об этом думаю. Мальчонка-то куда смышленый был, разное выспрашивал. На стремнину я ему не велел ходить. А он спрашивал, так и было. Вчерась уды проверяли, а он ушел и у самого края полыньи стоит на струю смотрит. Вода-то шелестит мимо, как живая. Спрашивает меня: дед Серафим, ты боишься сюда смотреть? Я, мол, ясное дело, боюсь, как нет? А он — не надо, мол, бояться. А потом и спросил — а ночью еще страшнее? Что, мол, страшнее, сынок? А он — ночь черная и вода черная, а бояться все равно не надо! Даже когда страшно! Так-то вот! Такой смышленый был! — дед вздохнул и потянул из самокрутки.
— Почему вы говорите «был»? — нервно спросила Ася.
— Дак теперь уж... как? — сокрушаясь, мотнул головой. — Жалко-то его! Досужий, взрослый мальчишка, все, бывало, спросит. Как товарищи мы с ним были, жалость такая...
Ася недобро посмотрела на старика, попыталась надеть ватник, но он был неподъемный, с рукава натекло. Она вышла на крыльцо, отжала рукав и попыталась всунуть туда руку. Дед неожиданно поднялся решительно, взял у нее мокрую одежду и, мрачно нахмурившись, заговорил:
— Ты, баба, с ума не сходи, у тебя вот парень, если малой ушел куда, сюда и вернется. Повешай сушиться и сама просохни, чаю попейте. Не ходи туда! Я сам схожу, еще гляну!
Он помялся, не зная, что еще сказать или что сделать.
— Яичек не хотите свежих, яешню сделаете, сбегай, Колька, на столе лежат три яйца. Севка, тот любил из-под кур достать! — дед улыбнулся, вспоминая, но тут же посуровел. — Не ходите никуда. Сам схожу! Да к лагерным дойду, они у нас заместо милиции.
Соседи стали приходить. Приносили что-то. Кивали горестно, спрашивали, как же случилось. Все были уверены, что Сева утонул. Ася улыбалась растерянными, пустыми глазами, выходила на крыльцо и все смотрела в сторону полыньи, как будто оттуда кто-то мог появиться. Одна баба
