знал, — он сжал ее крепче, так, что ей больно стало, а еще больше неловко, но тут же отпустил и отвернулся. — Мне не баба нужна, просто нормальной женщины захотелось. Зэки одни кругом, а от тебя человеком пахнет, ты даже смотришь по-другому! Жизнь! Понимаешь?! Вот тут зашевелилось! — Он ткнул себя в грудь и замолчал. Вздохнул пьяно. — Нас как собак натаскивают! Если не пить, через год с ума сойдешь. Они же не люди! Не работают, воруют, режут друг друга... издеваются друг над другом хуже зверья!
Ася замерла, за стенами неподалеку трещал дизель, временами лаяли собаки. Лейтенант сидел молча, опершись на стол. Вдруг поднялся решительно и, не говоря ни слова, вышел, брякнув дверью. Ее отвезли в избу. Коля с Севой не спали, сидели у печки и ждали мать. Кинулись к ней, и потом сидели втроем и глядели на огонь. Они ничего не спрашивали, Ася сказала, что лейтенант обещал помочь, надо ждать, когда встанет Енисей.
Два дня к ним никто не показывался, у них кончились дрова, и они ходили, собирали по берегу, что придется. С продуктами было совсем плохо. Домик стоял не в деревне, а на отшибе, на спуске к реке, и с местными они не пересекались. Погода испортилась, сильный ветер взломал почти замерзший Енисей, нагородил торосов, они смерзлись, и ходить по реке стало опасно — тут и там парили полыньи и текла черная вода. Местами тонкий лед был предательски присыпан снегом.
На третий день лейтенант прислал дрова, керосин, лампу, сам явился вечером, привез еды и снова увез Асю в свою избу. Теперь на столе стоял коньяк, лежала копченая колбаса и шоколадные конфеты. У него опять ничего не получилось. Он один выпил коньяк, снова рассказывал о своей несчастной жизни и был настойчив, но Ася не пожалела его. Провожая ее, лейтенант поставил ультиматум — она остается с ним на ночь, и потом он их отправляет, куда она скажет.
Так повторилось несколько раз, лейтенант то появлялся, то исчезал. Иногда трезвый, чаще пьяный. В деревне было восемь жилых домов. Коля с Севой ходили на рыбалку с соседом дедом Серафимом и ловили налимов. Что в Туруханск, что в Ангутиху — расстояние было одинаковое, но в Ангутихе, утверждал дед Серафим, можно было устроиться в зверосовхозе. «Плотют плохо, а все с голоду не помрете, и бараки там есть! Большая деревня!»
Лошадей в Якутах было всего две, ехать никто не соглашался. Ни за деньги, ни за спирт. Ася видела, что все боятся лейтенанта. Они жили в Якутах уже третью неделю, лейтенант опять «забыл» про них, кончились дрова, ели одну рыбу. Мальчики уходили с дедом Серафимом проверять удочки, а Ася в тяжелых раздумьях сидела у окна. Однажды вечером она сама ушла к лейтенанту на другой край деревни. Вернулась среди ночи, умылась снегом, прежде чем войти к сыновьям. Постояла, обсыхая на морозном ветру. Мальчики спали.
Наутро лейтенант обещал прислать за ними сани. Они поднялись рано, молча собрали вещи, Асе стыдно было смотреть в глаза сыновьям, приготовились к дороге. Ни утром, ни в обед никто не приехал. То же было и на следующий день. Ася поняла, что ее обманули, и с ужасом ждала появления лейтенанта.
Еще с Севой поругались, не поругались, но не поняли и обиделись друг на друга. Он один, было уже темно, сходил на Енисей за водой, и она в сердцах отругала его, так и легли спать, не разговаривая. У них такое редко бывало, а тут... Она, конечно, была виновата. Не надо было ходить к лейтенанту, а уж случилось, надо было терпеть, она же очень нервничала и срывалась. Дети все чувствовали. Она была кругом неправа, это она утащила их сюда, но уже ничего не вернуть было...
Она опять целый день просидела у окна, с тоской наблюдая белый, рябой от торосов Енисей. Мальчишки возились по хозяйству, пилили и кололи дрова, ходили проверять удочки, за водой, Коля сварил рыбу. Ася страдала от ссоры с Севой, хотелось прижать его к себе, но еще больше ей было стыдно перед ним и перед Колей. Они все чувствовали... а она чувствовала себя оскверненной, лейтенант надругался над ней. Он именно этого хотел. В голове, как проигравшая пластинка, с убивающим шипеньем крутилась пустота.
Мальчишки видели, что матери плохо, но чем они могли помочь? Она слышала, как они обсуждали рыбалку, Сева шепотом уверял брата, что он не трус и что один сможет рыбачить. Промывал в воде цветные камешки, что искал на берегу, и раскладывал их по подоконникам. Ася легла спать рано, забилась на печи в темный угол и тихо наревелась. Она боялась, что их отсюда не отпустят и что все это, все эти «отношения» будут выясняться на глазах сыновей. Она с тоской вспоминала Туруханск, а еще больше Москву.
Утром проснулась поздно, за окнами уже светало. Рядом на печке спал Коля. Она спустилась, Севы в горнице не было и не слышно его было. Она долила керосин, зажгла лампу, сама все прислушивалась, выглянула в сени, на улицу — ни его, ни пальто и валенок. Проснулся Коля, набросил фуфайку и тоже сходил на улицу — Севы во дворе не было. Стал затапливать печку. Ася сидела с Севиными чулками в руках. Сева терпеть не мог надевать чулки с резинками, они лежали на табуретке, где он раздевался. Не было шапки, пальто и валенок. Он мог пойти за водой, но их единственное ведро было на месте.
Они оделись и вышли из избы. Севкины следы вели вниз к реке. Они пошли по ним, всматриваясь в гигантский сумеречный еще провал Енисея. Нигде ни силуэта, ни единой темной точки. Сердце Аси заколотилось в плохом предчувствии, она пошла быстрее.
— Мама, не топчи следы... Он мог удочки проверить и к деду Серафиму пойти.
— Да? — остановилась Ася. — Да-да... а почему он не оделся? И шарф не взял?
Она еще раз оглядела пустое серое пространство реки и, торопливо оскальзываясь, пошла в сторону деревни.
— Мам, ты куда, надо по следам...
— Ты иди, только осторожно, пожалуйста! Я к деду Серафиму...
Коля шел дальше, следы вышли на лед Енисея, у берега были сплошные торосы, и Коля потерял следы, но он знал, где стоят удочки, и вскоре снова нашел знакомые следы. Валенки были маленькие и подшитые, а еще Сева, выходя из дома, наступил в мазут, и правая пятка печатала
