его руках была огромная охапка белых эустом с эвкалиптом.
– Я принесла цветы на могилу Игоря Владимировича. Замерзла и решила немного погреться, – губы с трудом говорили.
– Если погрелась, то уходи. Тебя ждет Эми, – он говорил неожиданно грубо, от его игривых приставаний не осталось и следа.
– Ты знал ее? – Зачем-то я решила помучить себя еще больше, задав этот дурацкий вопрос.
– Это моя жена. И тебе здесь не место.
– Извини. Не знала, что ты был женат. Судя по возрасту твоего ребенка и путешествиям с новой красивой девушкой, ты уже оправился от горя? Или, подожди, ты сделал Кирюшку, будучи женатым? – Я не имела права так говорить, но я хлестала его кнутом своей невысказанной обиды и пожирающей изнутри боли.
– Ты ничего не знаешь о моей жизни. Беги от меня, пока не засунул в твой милый рот обратно эти слова.
– Мой рот сам решает, чему быть засунутым в него, – я продолжала херачить его своей яростью, понимая, что прямо сейчас я глумилась похабными словами на кладбище в паре метров от папы.
– Пошла. Вон. – Он отвернулся от меня и положил цветы на могилу.
Я посчитала, что эти слова станут прекрасным завершением нашей ненужной встречи.
– Надеюсь, я никогда тебя больше не увижу, – интересно, он слышит, как молотом о наковальню бьется мое сердце?
– Я тоже, Аделина. Потому что в следующий раз ты так легко от меня не избавишься. Но сейчас не то время и не то место.
Я развернулась и начала выходить прочь от Макса и от внутреннего голоса, который требовал и молил одновременно прямо здесь и сейчас рассказать ему всю правду, чтобы освободить его от груза прошлого. Чтобы он смог жить дальше, спокойно и счастливо. Но я не поддалась на уговоры. Иначе не смогла бы уехать.
Прежде чем выйти и закрыть эту дверь в прошлое окончательно, я услышала звук сообщения на его телефоне. Как вовремя. Я даже знала, что написано в этом сообщении от Киры.
“Я тебя отпускаю. Живи дальше. Создавай что-то прекрасное. Но уже без меня. Кира” – такое сообщение пришло Максу на телефон с моего старого номера. Теребя его этими посланиями из ада, я не давала в первую очередь двигаться дальше себе. Мое прошлое стало моими кандалами, темницей, чьи высокие стены не позволяли рассмотреть свет по ту сторону камеры.
Я решилась открыть люк танка и выйти на свежий воздух.
Снести стены своей темницы, снять кандалы.
Я имела право жить дальше.
Как и он.
Я это четко поняла.
Каждый из нас совершил роковые ошибки. Но если мы будем и дальше упиваться ими, то просто захлебнемся этим ядом. Мы все еще живы, значит у Всевышнего есть на нас свой план – и мы можем, просто обязаны стать счастливыми. Иначе зачем это все?
***
Эти два дня в Красноярске стали для меня настоящим потрясением. Все ориентиры, на которые я опиралась после “рождения” Аделины, рухнули. Как я могла так заблуждаться и искренне верить в созданные собой иллюзии?
Уверена, что не предложи мне тогда муж вариант с новыми документами и фиктивными похоронами, я бы сто процентов отказалась от операции. И убила бы не только себя, но и своего ребенка.
Рассказали бы позже обо всем другим или настаивали на более плотном общении с родными, когда я была к этому не готова – сбежала бы в какую-нибудь деревню ото всех. Меня тогда так переклинило, так захлестнула собственная боль вперемешку с чувством вины, что я превратилась в загнанного волчонка, для которого любая близость с родными и их помощь воспринималась, как красный флаг.
И как меня любили и принимали со всеми моими тараканами мама и муж, что позволили пребывать в этой имитации “так будет лучше для всех”, позволив самой вылезти из своего болота. Потому что если бы они сделали это за меня, уверена, я бы ничего не поняла и сопротивлялась бы до последнего, все глубже застревая в трясине, отказываясь видеть очевидное.
Моя семья – это поДАРок небес. И что бы со мной не происходило, как бы сильно я не облажалась, как бы они от этого не пострадали, они меня прощали. И всегда были за меня. Я была частью этой удивительной семьи. Пожизненно. И этот “аванс” мне предстояло отработать сполна.
И начала я прямо с этого дня. В аэропорт меня приехала провожать мама. Ма-ма. Моя мама. Я называла ее так про себя, смакуя это слово со вкусом счастья на кончике языка. Она не спускала с рук Оливку, а та, довольная, пользовалась ее добротой. Муж поглядывал на меня, сверяясь, как мне эти метаморфозы. В ответ он видел Аделину, которая выкарабкивалась из своего кокона невидимки-неживинки.
Эми позвонила, что едет меня проводить и попросила встретить ее у входа в аэропорт. Я взяла Лив, чтобы познакомить ее с подругой и хоть немного дать рукам мамы отдохнуть. На улице нас накрыла огромная белоснежная перина. Мы с дочкой смотрели на небо. С него сыпались самые огромные пушистые снежинки, какие я только видела. Словно сами небеса благословляли нас на что-то новое, прекрасное в нашей жизни. Лив смеялась, пытаясь поймать снежные хлопья голыми ладошками. Я подняла лицо вверх, закрыла глаза и позволила им падать на мое лицо.
Внутри я шептала слова благодарности небу: “спасибо-спасибо-спасибо за второй шанс на счастье, ведь оно было бы неполным без моей семьи”.
А потом показала моей козочке любимую игру из детства, которой научил меня папа – ловить языком снежинки. Мы, как два ребенка, стояли в городе-мегаполисе, полном суеты, и радовались таким простым вещам. Простым да не простым.
– Аделина! – От игры меня отвлек голос Эми, бежавшей ко мне с большим розовым пакетом и бумажным стаканчиком, по всей видимости, с моим любимым какао с перцем, которое я после побега из Красноярска больше не пила. – Это что за медвежонок у нас тут на маминых ручках?
Оливка в бежевом комбинезоне, и правда, была похожа на медвежонка. Она озадаченно смотрела на Эми, для нее было непривычно узнавать столько новых лиц.
– Это Эми, смотри какая она красивая, – я говорила Оливке максимально спокойным голосом, подпрыгивая на носочках, чтобы она чувствовала себя в безопасности. – А как тебя зовут, Оливка? Скажи тете, как тебя зовут?
Она сначала засмущалась, но моя подруга так искренне улыбалась и так деликатно стояла рядом, не пытаясь напором взять ее расположение, что моя малышка расслабилась, заулыбалась, и сказала, как ее зовут.
– Ля-ля, – она так
