кара ей грозит за ослушание, чем после рвать на себе волосы. — Я скоро приду.
Ларису я нашла сразу — в комнате, где вчера я слышала голоса ее и покойной Зинаиды, и дорого бы я заплатила, чтобы узнать, о чем они говорили. Быть может, и это абсолютно не исключено, Лариса отравила прислугу, подсыпав яд незаметно для всех, пока выплясывала и истерила над подносом. Звучит как очень плохой сюжет очень скверного детектива, но жизнь и не такое дерьмо подкидывает.
Что моя золовушка жила лучше всех нас, было видно по беглому взгляду. Две относительно добротные кровати, застеленные одинаковыми покрывалами, горки сплющенных подушек, солидный комод, шкаф, которому не помешает умелый плотник, пока он не рухнул вместе со всем барахлом, жиденькие занавески на окнах и драный, но все же ковер на полу. Лариса сидела за бюро над пяльцами и, когда я вошла и закрыла дверь, обернулась ко мне лишь на секунду.
— Дошью, пойду прогуляюсь, приберешь тут, — приказала она желчно. — Что Зинка?
— Умерла.
— Хвала Всемогущей, на доктора не тратиться, — проворчала Лариса и переставила пяльцы ближе к свету.
— От чего бы ей умирать, сестрица? — жалобно спросила я. Вышло фальшиво, но Лариса то ли не заметила, то ли я так и должна была пропищать.
— Знамо дело, шляться ей меньше пристало, — Лариса швырнула на столешницу моток ниток, выпрямилась, уставилась на свою неоконченную работу. Корявенько, мастерица из нее аховая. — Вошкалась с приказчиками, вот и… Сестра ее пожалела, приголубила, место в доме дала, потому как за каморку и объедки работать не очередь стоит. А она как была гулящая, так и осталась. Сколько волка ни корми, он все в лес так и смотрит. Позор какой, какой же позор! — она закрыла лицо руками, и я с удивлением отметила, что в ее словах больше действительно непонятного стыда, чем сопереживания.
Да, внематочную беременность я и сама предположила, все, в конце концов, может быть. Лариса подозревает, что какая-то ловкая бабка переусердствовала? Все возможно.
— Скажи мне, сестрица, вот что, — ласково начала я, подходя к ней, и старый ковер скрадывал шаги. — Бусы у тебя красивые. Смотрю — и зависть берет. И стоят, наверное, дорого. Продать, так можно и дом топить, и мебель купить нормальную, и не впроголодь жить.
— Не тебе дарено, не тебе зариться, — просипела Лариса, хватаясь за свои жемчуга.
Я по-цыгански зацокала языком, улыбаясь при этом как можно шире.
— А что мне дарено, сестрица, где оно? — оскалилась я, и вид мой не предвещал ничего доброго. Лариса этого в упор не видит, на ее месте я как минимум выбралась бы из-за бюро, пока я еще не приблизилась и не схватила — да хоть тот же подсвечник. Но теперь поздно, подсвечник вот он стоит. — Колье, фермуары, кольца, диадемы… за такие сокровища можно половину города купить.
Моя рука зависла в сантиметре от подсвечника. Я не собиралась пускать его в ход, никакие бриллианты не стоят того, чтобы окончить свою жизнь на каторге и обречь детей на сиротство, но после того, как удачно вчера я выступила, грех не исполнить на бис.
— В ногах у меня валялась, просила принять за милость, за кров, за стол, — выдохнула Лариса, продолжая терзать жемчуга. — Руки целовала. Забыла?
— Нет, помню. Напуганная молоденькая вдова с двумя малышами на руках. Только что мужа похоронившая. Зима прошла, сестричка, тоска прошла, ума у меня прибавилось, хочу свои драгоценности назад. Ни крова, ни стола, ни заботы, которые ты брату обещала, я не увидела. Ну? — я размяла пальцы, вроде как сподручнее ухватить подсвечник.
Не могла же она все продать, об этом бы непременно узнали все кредиторы. Их немало, судя по всему, пусть суммы долга и небольшие, хотя три тысячи Обрыдлову… Не удалось бы ей сохранить продажу в тайне, на пороге дневала и ночевала бы разъяренная толпа, а может, они и дверь выбили. Харитон считает, что драгоценности запрятал куда-то мой муж, не бог весть какой он ценный источник информации, но все же.
— Я жду, сестренка, — поторопила я. Пальцы обвили подсвечник. — Терпение у меня долгое, ты знаешь, но и ярость отменно хороша. Довольно мне при таких капиталах жрать то, что домовые мыши не доели. Но самое главное…
Я доверительно наклонилась к ее уху, Лариса разжала пальцы, выпустив бусы, и замерла.
— Самое главное, сестреночка, кормить этим детей.
Лариса сидела истуканом, и я, хотя и отыгрывала свою роль, не могла взять в толк, какая ей выгода молчать. Мой муж бахвалился среди купцов украшениями, которые он мне покупал, наверняка они стоили целое состояние. И, что тоже немаловажно, при всех своих долгах и потере всего капитала мой муж не потребовал, чтобы я все драгоценности ему отдала.
Это была такая любовь? Своеобразная, но надо признать, что по какому-то кодексу он полагал, что все украшения — мои, и он на них не претендует.
— Мой муж ни разу не потребовал, чтобы я украшения ему отдала, дела поправить, — тут же озвучила я. — Стало быть, понимал, что в черный день я без куска хлеба с маслом и без крыши над головой не останусь. Вставай, сестра, показывай, где что прячешь, — жмурясь, как кошка на солнышке, пригласила я. — Не дашь по-хорошему, дашь по-плохому.
Лариса сидела, уставившись в одну точку. Я же внимательно оглядывала комнату, прикидывая, где она может прятать украшения. По описи их немало, и пусть кольца занимают места всего ничего, но диадему не сунешь под жиденькую перину, а в бюро…
Свободной рукой я дернула ящик, и Лариса взвизгнула и подскочила. По столу разлетелись из ящика надушенные бумажки, я подняла одну: «Милый соколик Николенька…»
А у Ларисы есть сердечный интерес. Хотя письмо выцвело, вестимо, женился соколик давно и благополучно на ком-то помоложе и побогаче.
Я не успела уловить движение и поплатилась. Лариса проворно вскочила и с шипением стиснула руки на моем горле. Попытка смешная и неумелая, но всерьез, и мне было больно, поэтому я, недолго думая и не стараясь вырваться, бросила на столешницу подсвечник, резко и сильно двинула локтем назад, и хватка на шее разжалась.
Долю секунды я смотрела на схватившуюся за бок Ларису и думала — ну я же давала тебе шанс. Теперь ты охаешь и от сердца плачешь, а сейчас
