заглянул какой-то человек.
— Товарищ! — кинулся к нему Сан Саныч.
— Не положено стонать! Тишина! — дверка закрылась.
— Послушайте, — Сан Саныч приник к щелке и зашептал: — Товарищ, я хотел спросить, откройте, пожалуйста, я просто хочу вас спросить...
Никто не реагировал. Бешенство закипело в Сан Саныче.
— Откройте! — заорал он злобно и забарабанил в дверь кулаками. — Кто вы?! Вы не имеете права! Я требую офицера! Старшего! Я ни в чем не виноват! Ни в чем!
Защелкал замок, дверь открылась, там стояли двое. Один из них был тот здоровый, что раздевал Белова:
— Цыц! — цыкнул он негромко. — Будешь орать, пристегнем!
— Вы мне сказали «цыц»?! — вскипел Сан Саныч и услышал, как его голос разносится по коридору. — Как вы смеете? Я заслуженный...
Договорить ему не дали, захлопнули дверь, здоровяк легко, Сан Саныч и не собирался с ним драться, вывернул руку и щелкнул наручником. Вдвоем они согнули его к полу и наручники щелкнули второй раз. Сан Саныч попытался распрямиться, но рухнул на пол. Его руки были пристегнуты к нижней части кровати. Здоровяк беззлобно ткнул его ногой в бок:
— Будешь орать, отведем в карцер. Понял?
Опять дважды провернулся ключ в замке.
Сан Саныч стоял на коленях, неудобно скрючившись, наручники впились в запястья. Штаны сползли вместе с трусами и слетел ботинок. Он попытался сесть на пятки, не получилось. Тело быстро затекало, он опустился на локти, стало получше, но вскоре заныла спина, от пола было холодно. Он стянул зубами шинель с кровати, подпихнул под себя коленями и лег. Телу стало лучше, только вывернутые запястья ломило. Он поерзал, нашел какую-то позу, приладился и застыл.
Он лежал на полу тюремной камеры, с голой задницей. Умелый, смелый, любимец женщин и начальства... Они не могут со мной так! Не могут! Этого не может быть!
В коридоре разговаривали, загремели металлом, дверка в двери отворилась:
— Чего разлегся? Ужин примай! — Знакомый уже хрипловатый голос надзирателя сказал что-то, и оба рассмеялись. Защелкал замок:
— Жрать будешь? Или до утра полежишь?
— Буду... — пробормотал Сан Саныч.
— Ну вот... — надзиратель благодушно перешагнул через арестанта и отомкнул наручники.
Белов поднялся, натянул штаны и взял миску с кашей и кружку с чем-то. Стола не было. Поставил кружку на пол. Каша была пшенная, жидкая, пахла так, как пахнет вода, в которой мыли жирную посуду. Сан Саныч поморщился, попробовал. Вкус оказался такой же, но он был очень голодный. Он съел вторую ложку, и вскоре в миске ничего не осталось. Сан Саныч доскреб все со стенок, подумал даже лизнуть, но удержался. От каши, от плохого комбижира во рту было так, будто жевал свечку. Он не наелся. В кружке была теплая, чем-то подкрашенная вода. Выпил и ее.
Еда немного успокоила. Он стал думать о надзирателях, которые его накормили. Не надо вынуждать их, они выполняют свою работу, они не знают, что он не виноват, тут и убийцы, и ворюги сидят. Завтра утром вызовут, будут задавать вопросы... и все выяснится. Смешно будет, если его с кем-то перепутали. За ним не было даже мелких проступков. Он обдумывал последнюю навигацию. Только этот рейс в заливе, этот придурок Турайкин и ссыльные... но он ничего незаконного не делал. Вот только Грач с его доносом о муке... но это смешно. Куль с мукой никуда не делся, он был на месте, это подтвердят все... Получалось, что если все это выяснять, понадобится время. Могут и продержать из-за какой-то глупости... И это меня — сэкономившего государству миллионы рублей! Много миллионов! Он лег на койку.
— Не лежать! — раздался голос в глазок. — До отбоя не лежать!
Сан Саныч не понял, к нему это или нет, но на всякий случай сел. Надо терпеть, надо есть и выполнять все их требования. Снова загремела кормушка в двери:
— Посуду!
— Спасибо! — Сан Саныч вернул миску и кружку. — Товарищ, простите, можно...
— Тамбовский волк тебе товарищ! Гражданин! Слушаю просьбу?
— Можно сходить в туалет?
Надзиратель с той стороны замер.
— Параша в углу! Хезай, сколько влезет!
Сан Саныч и сам догадывался, зачем эта бадья в углу, из нее и пахло соответственно, но думал, может, по большому отведут в туалет. Он встал над вонючей емкостью, снял деревянную крышку и стал мочиться. Мочой запахло на всю камеру.
Ночью ему приспичило, и он сходил в бадью. И потом всю ночь не мог уснуть из-за запаха, который заполнил маленькую камеру. Лежал и думал. Желание набраться терпения сменилось бессильным, малодушным отчаяньем. Никого больше не было на белом свете. Только он и свобода. Там, за стенами и решеткой... его свобода!
Утром подняли в шесть, повели умываться, можно было почистить зубы, но он оставил где-то свою зубную щетку и порошок. Он все время был один, как будто во всей тюрьме не было никого, кроме него и его сопровождающего. Надзиратели на вопросы не отвечали. Как мог, привел себя в порядок и сидел ждал вызова. Прислушивался к звукам в коридоре.
Так и просидел до обеда.
Потом был ужин.
Потом прошли по камерам со словом «отбой».
Его не вызвали!
Его не вызвали и на следующий день.
И на следующий...
56
Николь вернулась в палатку, стала кормить Клер, сама напряженно думала: что произошло? Вчера Саня вернулся полный надежд и планов, в пароходстве все тоже были довольны, поздравляли, обмывали орден, он подписал запчасти... а сегодня эти люди пришли к ним? Она не понимала, что все это значит. Если он преступник, его должны были арестовать в Красноярске. И почему наградили? Зачем доска почета? Она путалась, ничего не сходилось.
Эти ребята, они не все время его ждали, то появлялись, то исчезали. Даже не познакомились с ней, хотя жили через стенку. Какая подлость! Она стала вспоминать: не разговаривала ли она с кем-то? С Горчаковым? Нет, его и не было в этом месяце. Или был?
Она глянула на Клер, та уже наелась, перестала сосать и начала засыпать. Осторожно положила в кроватку. Застыла на минуту, потом будто очнулась и стала собирать вещи. Шерстяные носки, кальсоны, простую прочную рубаху, шерстяной шарф, свитер, конечно же свитер! — вспоминала свою работу в лесу... и какой-нибудь еды... хлеб, сало.
Только тут она поняла, что у них был обыск. Вещи валялись, сброшенные небрежно, она
