Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не успели мы войти, как фон Люкке налетел на меня, размахивая кулаками:
– Из-за таких скотов, как вы, у меня одни неприятности! Как вы смели поднять руку на СС, вы – босяки! Давно ли ты, Шредер, шлялся по улицам с голодным брюхом?
Меня это чертовски взбесило. Я выступил вперед и сказал, что национал-социалистская революция победила лишь благодаря нам, что только мы, штурмовики, ее охраняем и защищаем, что я не позволю, чтобы на меня орали, – у меня самого неплохая глотка.
Люкке побагровел, как рак, и не успел я опомниться, как он изо всех сил ударил меня по лицу.
Я сначала едва не свалился, потом хотел броситься на фон Люкке, но чья-то сильная рука, как тисками, ухватила меня за локоть. Я обернулся и увидел Густава Генке. Он посмотрел на меня пристально и тихо сказал:
– Надо уметь держать себя в руках.
Потом он схватил меня за плечи и вытолкнул из комнаты. По дороге я услышал собачий лай фон Люкке:
– Теперь будешь знать свое место, свинья! В следующий раз поедешь в Дахау.
В диком бешенстве бросился я в казарму и, как безумный, бил кулаком по чему попало. Один из СА, бывший в казарме, пытался меня успокоить:
– Ну, подумаешь, какая важность – дали в морду; вот если бы выбросили из СА или послали в концентрационный лагерь – это другой табак.
Я зарычал на него:
– Замолчи, или убью!
Потом подошел Гроссе и сказал:
– Благодари Генке, что он тебя выгнал, иначе Люкке тебя бы пристрелил: ты не первый и не последний.
В этот момент в казарму вошел Густав. Он насвистывал песню Хорста Весселя и держал руки в карманах. Ко мне не подошел, а взял книгу Розенберга и лег на свою койку. Я понимал, что он меня спас, но в то же время чувствовал к нему злобу: если бы не Генке, я бы изукрасил толстую морду этой офицерской свиньи.
Я стискиваю зубы и чувствую на щеке отпечаток пальцев этого негодяя. Мне кажется, что все видят эти позорные следы у меня на лице. Вынимаю из записной книжки маленькое зеркальце, смотрю: левая щека горит, и верхняя губа припухла. Меня охватывает свирепая ненависть; я чувствую, что испытал бы ни с чем не сравнимое наслаждение, если бы мог вцепиться зубами в горло фон Люкке.
От злости я кусаю себе руку выше кисти; сжимаю зубы до тех пор, пока боль делается нестерпимой. Мне делается как будто немного легче. Начинаю мечтать о том, что, когда у нас будет какая-нибудь большая драка, я всажу Люкке пулю в спину.
Еще недавно мне казалось, что я стал настоящим человеком и что никто не посмеет меня больше оскорблять. Я думал, что в «третьей империи» мы, штурмовики, являемся тем «новым дворянством», о котором говорили Геббельс, Кубе и сам Гитлер. Мне приходит в голову как будто неплохая мысль: написать жалобу на фон Люкке начальнику штаба СА Рему, а если он мне не ответит – послать письмо самому Гитлеру. Тогда будет видно, есть ли у нас «третья империя» или нас обманули.
Я вспоминаю, что фон Люкке назвал меня босяком. Видно, прав Генке, когда говорит, что каждому свое место…
Вечером я хожу взад и вперед по коридору. Кто-то тихо подходит ко мне сзади и берет меня за руку. Смотрю – Генке. Спрашивает:
– Ты бы, наверное, убил фон Люкке, если бы мог?
Я, сжав кулаки, отвечаю, что задушил бы его собственными руками.
– Допустим, что это тебе удалось бы. А что бы ты сделал с Люгером из концентрационного лагеря, с доносчиком Граупе и со всеми другими командирами? Ты ведь их всех не передушишь.
Я ответил, что напишу жалобу Рему и Гитлеру. Генке язвительно похвалил меня:
– Ты умный парень, Шредер, здорово все придумываешь. Рем получит твое письмо, даст его на расследование тому же Люкке, и ты живо отправишься в Дахау. Что касается нашего вождя, то вряд ли письмо до него дойдет, а если дойдет и очень его заинтересует, то ты опять-таки окажешься в Дахау.
У меня сразу пропало желание писать жалобу, и я со злостью сказал Генке:
– Ничего, скоро придет наше время – мы им устроим вторую революцию.
– Ты опять говоришь глупости, – спокойно сказал Густав. – Куда нам, штурмовикам, устраивать вторую революцию! Ты ведь видел, что никто пальцем не шевельнул, когда командир ударил тебя. Обо всем этом надо было думать еще давно.
– Значит, коммунисты говорят правду?
– Этого я уж не знаю, не знаю также, что говорят коммунисты. Я только знаю, что эти люди идут на смерть и на пытки, а такие вещи просто, сдуру не делаются.
Я возразил Генке, что все это так, но что коммунисты предали германский народ. Густав ответил, что он не собирается защищать красных и, если понадобится, будет с ними драться. Но он хотел бы знать, что я называю германским пародом. Ведь фон Люкке, Люгер и Граупе тоже считают, что они говорят от имени германского народа. Вообще же очень часто о народе говорят тогда, когда хотят кого-нибудь околпачить.
– Значит, все врут и обманывают нашего брата? – спросил я.
– Этого я не знаю, но думаю, что есть люди, которые ничего не хотят для себя лично.
На этом наш разговор закончился. Но мне кажется, что Генке, если бы захотел, мог бы сказать больше.
На другой день я старался не встречаться с фон Люкке, так как боялся, что не удержусь и пристрелю его.
24 октября 1933 г.
В Лейпциге идет суд над поджигателями рейхстага. Один наш парень был там и рассказывает что-то странное. Он говорит, что болгарин Димитров вовсе не взрывал собора в Софии – все это брехня, что он держит себя на суде, как если бы не его судили, а он сам был судьей. Нам все время говорили, что при обыске в доме Карла
- Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко - Историческая проза
- Гулливер у арийцев - Георг Борн - Русская классическая проза
- Граница за Берлином - Петр Смычагин - О войне
- Султан и его враги - Георг Борн - Историческая проза
- Шаг за шагом - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- Огни на Эльбе - Георг Мириам - Историческая проза
- Когда наступит тьма - Жауме Кабре - Русская классическая проза
- Буря на Эльбе - Мириам Георг - Русская классическая проза
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Записки террориста (в хорошем смысле слова) - Виталий Африка - О войне