Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другой день начался съезд. На поле состоялся парад. Мы проходили перед Адольфом Гитлером военным маршем. Потом шли чиновники разных управлений нашей партии; их тоже было около пятидесяти тысяч человек. В двенадцать часов начал говорить Адольф Гитлер. Я все ждал, что он объяснит нам свою политику и все станет ясным. Но вождь говорил, по-моему, о второстепенных вещах – о прежней борьбе, о большевизме, о красной опасности, о расах. Потом он говорил о героях, о германской культуре, о наших предках.
Когда мы возвращались на ночевку, Генке мне сказал:
– Вот видишь, какой прекрасный оратор наш вождь. Он сегодня говорил то, что мы не раз слышали, а все-таки вышло это у него здорово. Самое трудное дело – это уметь много говорить и ничего не сказать. Таким вождем, как Адольф Гитлер, можно гордиться!
Я посмотрел на Густава. У него никогда не поймешь – шутит ли он или говорит всерьез. Лицо у него было, однако, совершенно серьезное. Вот странный парень: он у нас единственный читает Гитлера «Моя борьба», Розенберга, Федера, Геббельса. Даже когда он спит, эти книжки лежат у него под головой. Когда наши спорят, он всегда достает одну из книжек и читает, но от его чтения у меня в голове получается еще большая путаница. Его у нас называют профессором.
Когда мы сидели в парке, Генке прочел мне письмо Гитлера к Отто Штрассеру, напечатанное еще три года назад. Там сказано: «Широкие массы не могут иметь идеалов, им нужен только хлеб и зрелища. Мы хотим создать новый слой господ, и масса должна им повиноваться». Потом Адольф Гитлер еще писал Штрассеру, что масса – это биллиардный шар, который летит туда, куда его толкает кий.
– Гитлер не мог этого написать, – сказал я.
Генке ответил, что он не видит ничего плохого в этих словах: вождь лишь говорит, что каждый должен помнить о своем месте.
– А впрочем, – заметил Генке, – не имеет смысла подробно копаться в этих вещах.
Вечером был зажжен фейерверк и продолжался около двух часов. Все небо горело, было светло, как днем. Действительно, такого фейерверка никто никогда не видел.
Ночью, лежа на матраце, я попытался разобраться в событиях. Неужели Гитлер действительно смотрит на нас, как на стадо? Почему он сегодня не сказал ничего нового? Почему тратят столько денег на фейерверки, – вместо этого можно было бы накормить несколько сотен тысяч голодающих детей…
Съезд партии продолжался три дня, но ничего интересного не произошло. Наши СА очень оскорблены тем, что их не допустили к охране съезда – всюду торчат эти СС. Генке успокаивал недовольных и говорил:
– Нечего браться не за свое дело – нам полагается маршировать и бить, кого прикажут. Теперь «третья империя», которую мы сами создали, и нужно быть довольными победой.
5 сентября мы погрузились в вагоны и отправились обратно. Вот уже мы вновь в Берлине. У нас, оказывается, введены новые порядки: нельзя выходить из казармы без разрешения начальника. Фон Люкке, Граупе и даже шарфюреры обращаются со штурмовиками все грубее и грубее.
Вчера вечером я сидел на койке и болтал с Решке. Он рассказывал, что, когда я был в Нюрнберге, во дворе тюрьмы отрубили голову одному коммунисту. При этом присутствовало около ста человек, в том числе пятьдесят СА; были еще какие-то чиновники из суда, тайной полиции и вообще много всякого начальства.
– Посреди двора стояла деревянная плаха. Коммуниста привели в семь часов утра. По сторонам его шли вооруженные СС. Он шел твердым шагом, сжав зубы, но был бледен. Ему приказали снять воротник; он это сделал сам. Прежде чем опустить голову на плаху, он громко прокричал: «Да здравствует советская Германия! Да здравствует мировая революция!»
Потом хотел еще что-то крикнуть, но помощник палача схватил его за волосы и прижал голову к доске, а палач изо всех сил ударил топором. Туловище и голову бросили в ящик и куда-то отвезли. Полицейские офицеры и чиновники закурили папиросы, и один рассказывал, видимо, смешную историю, так как все смеялись.
К концу рассказа Решке к нам подошел Густав Генке и молча слушал. Решке закончил рассказ словами:
– Я бы никогда не мог так держать себя, как этот коммунист.
Генке тихо добавил:
– Это потому, что он знал, за что погиб.
Меня удивил тон Генке. Я спросил его, не жаль ли ему коммуниста. Генке ответил, что штурмовик не должен никого жалеть, кроме самого себя, для чего есть очень много оснований. Решке спросил:
– Какие же это основания?
Густав спокойно ответил:
– Вот вы оба уже второй год, как носите коричневую рубашку, ничему толком не научились и то, что знали, забыли.
Потом он начал рассказывать историю: несколько сот лет тому назад тоже бывали наемные войска, их называли ландскнехтами; все кончалось обыкновенно тем, что они гибли. Ими торговали короли и генералы.
– Нам это, к счастью, не угрожает, – продолжал Генке, – так как нас никто не купит. Нам нужно только немного потерпеть, пока начнется настоящая война, и тогда мы сумеем погибнуть за «третью империю». Нам поставят памятник, и каждый из нас сможет рассчитывать стать в конце концов «неизвестным солдатом», на могилу которого будут нести венки. Фон Папен сказал, что для настоящего немца единственно достойной смертью является смерть на поле битвы.
Я опять не понял, серьезно ли говорит Генке или смеется над нами. Странно, что с ним говорят все вежливо и даже в шутку не называют его, как обычно других, свиньей, ослом и т. п.
Сегодня утром я пошел домой посмотреть, что там делается. Отец все еще без работы, мать продает разные вещи – в общем, плохо. Я хотел бы им оставить пару марок, но нам теперь денег выдают очень мало, самому едва хватает. Фрица не застал дома, мать о нем как-то избегает говорить. Боюсь, что он стал коммунистом, и мать не хочет мне об этом сказать. Надо было бы предупредить его, чтобы он остерегался, – иначе схватят парня и сдерут с него шкуру. Я однако ничего не сказал, так как мне, штурмовику, это неудобно. Боюсь, чтобы из-за Фрица я сам не вляпался. Узнают, что это мой брат, и выставят меня из СА. Куда я тогда денусь?
25 сентября 1933 г.
Хотя уже прошло пять дней, но я все еще сжимаю кулаки и стискиваю зубы, когда вспоминаю о том, что произошло со мной.
Дело в том, что я и еще
- Гулливер у арийцев - Георг Борн - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Султан и его враги - Георг Борн - Историческая проза
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Буря на Эльбе - Мириам Георг - Русская классическая проза
- Верёвка - Геннадий Падаманс - Историческая проза
- Перекоп ушел на Юг - Василий Кучерявенко - Историческая проза
- Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт - Остросюжетные любовные романы / Русская классическая проза
- Записки террориста (в хорошем смысле слова) - Виталий Африка - О войне