Форма входа
Читем онлайн «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
не знаком качества современной прозы.
Карабчиевский никогда не заботился о рамках жанра — ну что такое «Воскресение Маяковского»? «Тоска по Армении»? Неизвестно, да и неважно. Важнее другое: возникает ли между читателем и книгой поле напряжения, хватает ли у писателя сил продиктовать читателю свою мысль, свою страсть. О чем повесть? О том, как немолодой человек ездил в больницу к умирающей матери. Никаких потуг занимательности. Никаких глубоких ретроспекций, никаких философических размытостей. И не оторвешься. О бессердечии и бесчеловечности наших медицинских учреждений можно писать до скончания века — Карабчиевский уж кто-кто, но никак не фельетонист, и этого он почти не касается. Он написал не об этом. И не о жалком комочке страдающей плоти. Он написал о чувстве вины. Перед матерью: не позвонил вовремя, не пожелал портить себе отдых с семьей, отодвинул свидание с умирающей. Но вина — не просто в том, что в последние дни оказался невнимателен и эгоистичен. Эту вину искупил дежурствами у больничной койки. А вина — тотальная. Вина, потому что как ни крути, а проживешь все равно не так. Не так, как считал нужным, достойным, не так, чтобы не мучиться, не стыдиться, не краснеть перед самим собой… Очень легко валить все на внешние обстоятельства: тоталитарный режим, бедность, бесправность, то, се. Уж Карабчиевский ли не пострадал от режима: не напечатали ни одной его строки. Но он сам за себя отвечал. Не только за поступки, но и за тайные мысли, сокровенные побуждения. Вот откуда неизбывное чувство вины — движущая пружина последней повести писателя. Не стоит пальцами указывать на тех наших властителей дум, которые самодовольно заверяют: им не в чем каяться. А вот Карабчиевский каялся. Он был виноват, как мы все виноваты, но как легко мы расстаемся с этим тревожащим, с этим неудобным чувством, а он — не смог. И написал повесть — последний сигнал SOS в безбрежный океан. Он не умел упиваться собой, поглаживать себя по самолюбию, уверять: я прожил хорошую жизнь. Я совершил то-то и то-то. Я достиг того-то и того-то. Ему это не помогало! Его книга — и впрямь дымящийся кусок совести. И как светло горит!
Право называться человеком[14]
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи — люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Борис Слуцкий, «Про евреев»
Этот миф даже среди прочих советских мифов по степени распространенности и укоренения достоин попасть на страницы Большой советской энциклопедии. Тем более, там и не такая фантастика есть. И бороться с ним невозможно. Тех, кто может в это верить, средствами логики не убедить. Стараниями патриотов за последние годы тень холокоста — его продолжения — обрела вторую жизнь. Особенно если представить, что в глазах очумелых фанатиков евреи — это все, кто правильно говорит по-русски, и уж конечно, те, кто чем-то пришелся не по нраву. Все это тем актуальнее, чем меньше и меньше этнических евреев остается в России. В тридцатом году умные — и очень умные! — люди посмеивались над бредовыми криками Гитлера. Теперь-то мы знаем, что зря. Наши власти явно испытывают некую тайную симпатию к крепким ребятам Баркашова: бывший ефрейтор Баркашов социально ближе бывшим секретарям обкомов и сегодняшним генералам, чем академик Сахаров и поэт Окуджава. И когда один из высших чинов в государстве травит с голубого экрана байку о том, что чеченцы могут быть только разбойниками, то начинаешь понимать: это не обмолвка и не просто бестактность. То, что семьдесят лет было тайным, стало явным. Власти освободили себя от обязанности лгать еще и в этом. У них хватает о чем лгать.
Дружба народов была одним из официальных мифов советской идеологии. Туман идеологии рассеялся, и миру явился черный мундир нынешних защитников российской чести с затейливо исполненной свастикой на рукаве. А от дружбы народов остался журнал, и он-то и поместил повесть И. Фридберга «Здесь я!» (№ 1, 1996 г.). Еврейская тема была закрыта почти сразу после романа Б. Балтера «До свидания, мальчики!» — до начала перестройки. Потом, вместе с Карабчиевским, Горенштейном и Арк. Львовым выплеснулось в печать и много посредственного, эстетически беспомощного, что вполне естественно. По одной пьесе Бабеля «Закат» было сделано разом три фильма — получше, похуже и вовсе слабо. Сегодня для многих еврейская тема табуирована по причине… тривиальности. Куда забавнее восхищаться изысками модного романа «Парфюмер» и вычислять формулу постмодернизма. Как говорил поэт, доходней оно и прелестней. От печей Майданека все еще потягивает зловонным дымком, да и не так они, эти печи, и далеки от нас, от святой Руси, как любят выражаться патриоты. Можно и приблизить!
Исаак Фридберг — один из немногих, кто осмысляет пережитое в строго эстетических параметрах. Повесть начинается со смерти Сталина: скольким тогда это событие казалось вифлеемской звездой, осветившей новый путь! Шестилетний Мойше спрашивает плачущую мать: а что, без Сталина нельзя? Мать отвечает: нельзя, и вся повесть отвечает: нельзя, потому что ничего он не умер. Ложь, насилие, презрение к человеку, бесчеловечность как главенствующий принцип — все это осталось незыблемым, только, быть может, формы изменились. При Сталине было «дело врачей», при Сталине эшелоны для отправки евреев в Биробиджан уже стояли на запасных путях. При Брежневе парня, изучавшего иврит, сажали за решетку с формулировкой «измена Родине». Сегодня не сажают, сегодня всего лишь избивают единственного в классе еврея, и никто не вмешается. Но сегодняшний день еще не кончился… Нет, не умер Он. Зря, что ли, его портреты таскают на многолюдные митинги! Зря, что ли, торгуют вожделенной «Майн Кампф», зря нацепляют свастику? Нет, они не умерли, они продолжают свою тлетворную жизнь, а первая ее примета — рост антисемитизма. Антисемитизм — это не просто мракобесие, не просто злобное невежество. Антисемитизм — это первый, и второй, и третий шаги наступающего фашизма. Поэтому антисемитизм не может быть ни нейтральной, ни маловажной темой. Поэтому, когда сибиряк Михаил Ульянов играл Тевье-молочника и когда русак Евгений Леонов играл Тевье, это было не просто так, это была гражданская позиция. И когда издателя и распространителя «Майн Кампф» оправдывает суд, это тоже политика. Дурная политика.
Исаак Фридберг не апеллирует к жалости, не призывает восхищаться. Он — свидетель, и его Мойше недаром назван Мойше: так звали евреев, как зовут русских Иванами, а немцев — Фрицами. Это не
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.
Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги
- Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
- Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
- Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
- Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
- Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
- Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
- Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика
