Форма входа
Читем онлайн «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
имя, это знак, это марка, это глубоко ушедшая в кожу метка.
…Мальчик Мойше думает, что он — человек. Ему разъясняют: нет, ты — жид… Семья была — двадцать восемь человек, немцы расстреляли всех, они лежат не в могиле, на пустыре они лежат, пустырь раскатают и утилизуют, нечего муссировать вопрос о национальном мученичестве… Это негосударственный подход. Девяносто тысяч виленских евреев стали глиной, девяносто тысяч евреев расстреляны немцами просто за то, что они — евреи. Но это не дает им права на могилу… А сколько тысяч человек твердят свое: жаль, что Гитлер вас всех не убил? Митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн с голубого экрана вещал, что задача православия — бороться с инородцами, инородцы — главные враги народа русского и православных…
Приятель утешает Мойше: бабушка говорила, евреи — тоже люди. Так что черт с тобой, живи уж. Но клеймо второсортности, знак отверженности уже легли на судьбу Мойше. Господь Бог призывает Мойше: «Где ты, Мойше, сын мой?» «Здесь я!» — отзывается Мойше. Для Господа он — сын, но не так обстоят дела на земле. Вот уже и Сталина нет, вот и шестидесятники взыскуют своего социализма с человеческим лицом, но Мойше живет далеко от Москвы, от фильмов Хуциева, от журнала «Новый мир» с Твардовским, от рассказов Солженицына, от хрущевских амнистий политическим. Тут, в провинции, не веют никакие шестидесятнические ветры, и мальчика избивают молодцы Тадека Мясо (его соученика, вора и бандита), и вообще — держат в ежовых рукавицах. А когда он поступает в институт, то уже ждет, что его будут засыпать — как же, у него пятая графа, его просто по определению должны засыпать, он же не такой, как другие, он хуже! И он униженно радуется, что вот нашелся человек — не засыпал, поставил заслуженную (незаслуженную!) пятерку, потому что, с точки зрения власть имущих, он же ни на что не имеет права, ни даже на то, чего заслужил. Ему лишь из милости (а не по праву!) предоставили возможность учиться. А как же не благодарить! Могли и отказать — не он первый, не он последний. Тогда еще не говорили: лицо некоренной национальности. Инородец. Русскоязычный. Тогда — делали. Да и мало ли какими еще словами (и делами!) можно обозначить это презрение худшего — к лучшему, ленивого — к трудяге, Тадека Мясо — к Мойше? Если можно написать о смерти Иосифа Бродского, гордости русской — именно русской! — поэзии, что она, эта смерть, есть праздник для православных, то на какой ступени биологического развития стоят эти люди? И почему — люди? Наверно, надо бы другой термин…
Унижение. Вот инструмент государственной власти. Если не расстрел, не эшелоны на путях, то — унижение. Действует ничуть не слабее. Государству всегда нужны козлы отпущения, во Франции — алжирцы, в Турции — армяне, в Москве вылавливали «лиц кавказской национальности», но самый верняк — евреи. На этот клич отзывается самое заскорузлое сердце, самый темный разум. Верняк!
Итак, унижение — тотальное, размывающее контуры личности. Необратимое по своему действию. Унижением для бедняков становится сама любовь: любовь в общей комнате, любовь без надежды на уединение, на какие-то сносные бытовые условия. Мойше не может быть никем иным, как только бедняком, — ему ведь не положено ни привилегий, ни просто справедливости: не давать же ему работы по специальности, в самом деле! И Фридберг сдержан, даже суховат, он принципиально против всякой идеализации. И вот непутевый брат Мойше одним из первых сваливает за рубеж, и Мойше (он ведь невыездной, раз служил в армии — а вдруг раскроет вечным врагам страшные государственные тайны, до которых его, разумеется, ни на секунду и не допускали) разводится с женой, чтоб она тоже смогла уехать и увезти дочку. Брат-то непутевый, зато теперь за Мойше возьмутся всерьез. Но он — и сам не зная почему — отказывается стать стукачом. И садится на восемь лет. И возвращается в родной город, отсидев эти восемь лет не в сталинских — в брежневских лагерях. Только возвращается уже не тем. Он все там оставил: имя, и профессию, и семейное положение, и права. Он больше не Моисей, не инженер, не жилец пусть худой, но квартиры, — он никто, он, наконец, стал тем, кем его желали видеть те, кто называл его жидом.
Знал ли он, какие перемены в его жизнь внесет отказ сотрудничать с всесильным КГБ? Примерно представлял себе. Почему же он так поступил? Почему выдержал пытку? Почему пошел на развод с женой, заведомо зная, что его не выпустят и воссоединиться с семьей не получится? Да просто потому, что он — порядочный человек. А быть просто порядочным человеком в нашей стране до недавних пор было трудно, иногда — невозможно. А его так воспитали! Так воспитали его родители, прожившие жизнь в достойной нищете и ни разу не позавидовавшие никому. Родители, после бедной жизни в старой Литве, узнавшие нищую жизнь в стране победившего социализма. Его так учили дома: не доносительствовать, не склоняться на ласки жандармов, не предавать товарищей — ни словом, ни делом. Он и держится в этих рамочках, не думая о том, во сколько ему это встанет. И платит полной мерой — жизнью. Все это происходит в середине застоя: показательный процесс над изменником Родины, полусмерть в вагонзаке, драки с блатными в лагере, непосильная работа на лесоповале… Все это могло случиться с любым: с русским, белорусом, таджиком. Тут все нации равны. Но в качестве еврея он еще и теряет право на жилплощадь: ведь все его родственники в Израиле, ну, значит, он заведомо изменник Родины. Можно отобрать и те жалкие метры, которые ему полагаются по закону. Так что вернуться ему уже все равно некуда.
И. Фридберг называет своего Мойше агнцем Божьим. Его удел — претерпевать череду мук, которых он ни отбить, ни отстранить от себя не может. Он и терпел — в одиночестве, которого так боялся еще в детстве. У нас, когда Отчизна прикажет быть героем, как известно, героем становится любой. Любой! Но вот только, что называть героизмом? Героизмом спокон веку считается лишь деятельность, направленная на явную пользу государства, вернее, на подъем его престижа. А какой может быть престиж для государства, если тихий, незаметный студент выгораживает своего товарища перед дознавателем? Какой престиж, если он трое суток валяется в кабинете чина КГБ без пищи и воды и, простите, без возможности срочно оттуда сбегать кое-куда? Якобы и пытки не было, ничего не было, подумаешь, ну
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.
Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги
- Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
- Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
- Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
- Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
- Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
- Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
- Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика
