на каблуках, пристально уставившись на Митю. – Если бы мои сестры не были обязаны вам честью и жизнью, я вызвал бы вас на дуэль, Дмитрий! А так… просто убедительно прошу к ним более не приближаться.
– Петя! – Ада вцепилась обеими руками брату в локоть. – При чем тут Митя? Это же я взяла его с собой.
– С тобой не я, с тобой родители после поговорят, – процедил Петр. – Но сама, без сопровождения ты бы не пошла – не вовсе же безголовая. А тут и сопровождение явилось! – Он окинул Митю взглядом с ног до головы. – Прошу принять мои слова со всей серьезностью, Дмитрий! Довольно уже, что вы всех трех старших… перебрали, от Лидии до вот Ады. Будьте так любезны остановиться, пока до Алевтины не дошло. Прошу прощения, Аркадий Валерьянович. – И он поволок Аду к выходу.
– Что за мерзости ты говоришь, Петр Шабельский! – Тяжелая дверь участка захлопнулась за ними, отрезая возмущенный Адин вопль.
– Сдается, круг твоих светских знакомств еще больше сузится, – задумчиво сказал отец. – Мне жаль.
«А мне – нет, – подумал Митя, вслед за отцом выходя на улицу. – С Даринкой же мне не запрещали встречаться, а она единственная из сестер Шабельских, кто меня сейчас интересует. Хотя любопытно, что Петр о ней даже не вспомнил».
– Зато среди либеральной молодежи станешь героем: они же понимают, что, если бы нашли нелегальную литературу, так дешево бы не отделались.
Подошвы постукивали по булыжникам площади, осенний ветер забирался под сюртук: что хорошо в провинции – перешел площадь, и уже дома. Ванна, горячий чай, постель… Голос отца монотонно так звучит, успокаивающе…
– И все же как тебе удалось ее уничтожить?
Задумавшийся Митя даже рот уже открыл ответить… да так и замер. Вскинул глаза и наткнулся на пристальный, испытывающий взгляд отца.
– Не понимаю, о чем ты! – отрезал Митя.
На лице отца мелькнуло отчетливое разочарование. Он тяжко вздохнул:
– И когда ты поймешь, что я тебе не враг и ты можешь мне довериться?
Они молча пересекли площадь, и уже у самых ворот дома отец спросил:
– Не желаешь говорить о нелегальщине, тогда, может, объяснишь хотя бы, что за мертвецкий кирпич, из-за которого меня вызывал губернатор? И который срочно следует поставить с нашего завода во все присутственные места губернии? А заодно уж почему мои городовые требуют с меня «хоть по половинке кирпичины на брата»?
– Э-э-э… Мнээээ… – только и мог протянуть Митя.
Лихорадочно соображая, что ответить, он вслед за отцом вошел в дом, после промозглого октябрьского ветра погружаясь в тепло и запахи позднего обеда.
– Аркадий, неужели правда? – Тетушка с неприлично растрепавшейся прической выскочила навстречу и замерла, буравя взглядом отца. На Митю она старательно не смотрела.
На лестнице второго этажа стоял Ингвар. Половиной пролета ниже сквозь балясины перил подглядывала Ниночка, а под лестницей, затаив дыхание, чтоб не прогнали, засела Леська.
– Что тебя так взволновало, Людмила? – Отец отдал трость и шляпу возникшей, точно бесплотный дух, Маняше.
– Что Дмитрий… связался с каким-то… разбойниками… бунтовщиками… и его… арестовали?
– Как видишь, вот он, Дмитрий, жив, здоров и на свободе. – Отец кивнул на Митю. – Что у нас на обед? – Он направился было в сторону столовой, но тетушка отчаянно метнулась ему наперерез:
– То есть ничего подобного не было? Ее превосходительство и госпожа Лаппо-Данилевская… хочешь сказать, они… солгали?
– Здесь была Лаппо-Данилевская? – насторожился отец.
– Да! Я велела подать чай… Ниночка читала им стишок, они даже аплодировали… Я была так счастлива… А потом они сказали, что приехали меня поддержать, и удивились, что я не знаю… И сказали… Что он! – Людмила Валерьяновна вдруг крутанулась на каблуках и устремила на Митю обвиняющий перст. – Состоит в организации! Злоумышляющей против власти! И императора! Что полицмейстер его разоблачил! И… что никто не поверит, будто ты не знал о его художествах! Тебя тоже могут арестовать! – пронзительно завопила она, обеими руками хватаясь за брата, будто тут уже стояли жандармы, готовые тащить его в крепость.
– Людмила, успокойся! – почти испуганно отдирая от себя пальцы сестры, зачастил отец. – Я уже все уладил!
– Как? Как ты это уладил?
– Выгнал полицмейстера, и все дела!
– Как… выгнал? – Тетушка замерла, смешно растопырив руки и выпучив глаза.
– Как обычно начальник гонит зарвавшегося подчиненного.
– Что же ты наделал! – страшным шепотом выдохнула Людмила Валерьяновна. Руки ее повисли вдоль тела, и она медленно опустилась прямиком на ступеньку лестницы. – Мне же дамы все про него рассказали! У него же везде – волосатая лапа! Он с влиятельными людьми связан, оказывает им услуги, они его ценят и… с ним сам губернатор предпочитает не ссориться! А ты… его выгнал? Аркадий, это конец! Он поедет в Петербург, ты потеряешь все, к чему шел долгие годы… и мы… Ниночка… дом в Ярославле продали… – Она уставилась на Митю горящим ненавистью взглядом. – Все из-за этого мальчишки!
– Сестра, немедленно прекрати истерику! И оставь наконец моего сына в покое!
– Твоего сына? – Людмила Валерьяновна истерически расхохоталась. – Вся губерния знает, что он тебе не сын! Пусть эти Кровные приезжают и забирают наконец своего пащенка, которого они тебе подсунули! Одни беды от него!
Тишина. Душная, как пуховая перина, и тяжелая, как могильная плита, опустилась сверху. Мите уставился перед собой. Не на тетушку. Не на отца. Самое страшное, что могло быть в жизни, оказывается, не гоняющаяся за ним смерть. И не отсутствие приличного гардероба. А увидеть выражение отцовского лица сейчас. Увидеть и прочесть, что… отца у него больше нет. То есть отец есть, но… нет.
– Прошу прощения. – Голосом, гулким и холодным, как дыхание свежей могилы, сказал Митя. – Я пойду к себе в комнату. Обедать не буду. Не голоден.
И чеканным шагом – ступенька-ступенька-ступенька, так легче идти ровно, не шатаясь, если ставить ногу на каждую ступеньку и еще немного вдавливать, будто та могла убежать – он двинулся вверх по лестнице. Прошел мимо Ингвара – за плечом мелькнула бледная, растерянная физиономия германца… Кажется, тот дернулся вслед, но Мите до него дела не было. Главное, не сбиться с шага, не заорать, не устроить безобразную истерику в стиле тетушки. Дойти. Дотянуть до комнаты. И захлопнуть за собой дверь.
Он шагнул в поджидающую его внутри темноту.
На горло Мите легла узкая девичья ладонь, острые, как ножи, когти впились в кожу и, обдавая мертвенным холодом, в ухо шепнули:
– Когда ты уже сдохнешь наконец?
Глава 24
Разборки с марой
Посеребренный нож скользнул из рукава в ладонь раньше, чем эти слова прозвучали. Митя крутанул его между пальцами и ударил назад. Тьма сзади шевельнулась, нож пырнул пустоту, а кончики когтей глубже вошли в шею. Митя почувствовал, как течет кровь.
– А-ах! – сладострастно выдохнули у него над ухом, и длинный тонкий язык скользнул по коже, слизывая кровь.
Ощущения были чудовищными! Края языка оказались острыми, как двухсторонний клинок, и горячими, как раскаленное железо. Рвущийся из груди крик удалось задавить отчаянным усилием. Митю выгнуло в спине, затылок долбанулся об закрытую дверь – будто сзади никто и не стоял! Но хватка на горле не ослабевала.
– Думаешь, если ты упокоил и убил, теперь можешь делать что хочешь? – прошипел голос, и новое прикосновение языка к шее вызвал новый всплеск боли. – Брать – и не платить?
– Арххх! – Митя захрипел, судорожно дергаясь в сомкнувшейся на горле хватке.
– Чшшшто? – Яд в голосе, казалось, был материальным, он разъедал кожу. – Сказать что-то хочешь? Ну, говори…
Хватка на горле разжалась, а чудовищный удар в спину швырнул юношу через всю комнату. Митя с размаху рухнул на кровать, так что та протяжно заскрипела. Перекатился, путаясь в перине, заскреб руками и ногами, отчаянно пытаясь освободиться от обмотавшегося вокруг одеяла, и свалился, всем телом грянувшись об пол.
Растопырившаяся, точно огромный паук, мара замерла напротив. Ее бледное лицо слабо светилось в темноте, глаза казались темными горячими ямами – так угли горят под
