только до края довести могут!
Раздался звук шагов, к дверям общей камеры торопливой почтительной побежкой примчался давешний городовой. Дверь распахнулась…
– Хорошо провел вечер?
– Познавательно, – ответил Митя, направляясь к выходу.
– Потерпите, юноши, скоро вас заберут родители, – выпуская Митю из камеры, кивнул отец гимназистам.
– А нас? – нахально поинтересовался Петр. Под ледяным отцовским взглядом невольно отшатнулся… и тут же качнулся обратно, явно злясь на себя за испуг.
– Для вас нынешним разом тоже все обойдется лучше, чем могло. Вы нашли удачное прикрытие, – холодно бросил отец.
– Это… Это не они! – Тодоров вскочил. – Это я пригласил Дмитрия, нам было интересно… познакомиться.
– Рад, что сын нашел себе приятелей, – все так же холодно бросил отец, и дверь камеры с лязгом захлопнулась у него за спиной.
В тусклом коридоре участка обнаружился нервно теребящий перчатки ротмистр Богинский. Жандарм открыл было рот – поздороваться хотел или еще что… но натолкнулся на безучастный отцовский взгляд и сомкнул губы со звуком отчетливого хлопка.
В молчании они зашагали по коридору – отец впереди, ротмистр с Митей следом. Оправдываться Митя не собирался. Он не знал, что на вечеринке будет эта парочка неблагонадежных – Иван и Петр, не знал, что полицмейстер вломится с обыском, не знал… Отец мог бы его оправдания и принять, а вот общество… Светское общество – не полиция и не закон, оно не знает жалости и не прощает ошибок, наивности и непредусмотрительности. Для него «не знал» – не оправдание. Единственная причина, по которой можно попасть в тюремную камеру без ущерба для репутации, – дуэль. А в Митиной нынешней ситуации были лишь стрельба и угроза жизни. А вот дуэли… дуэли не было, а значит, и оправдываться бессмысленно. Завтра о нем будет судачить весь город.
Они поднялись по лестнице, и отец распахнул дверь, не затрудняя себя стуком.
– А откажетесь – в тюрьму ваши пащенки пойдут, оба! На каторгу! – донесся ор полицмейстера, и женский плачущий голос выдохнул:
– Брат! Умоляю, они же дети!
– И к чему это вас Ждан Геннадьевич так убедительно склоняет, господин… Шнеерсон? Шмуэль Бенционович, верно? Это ведь вы во время набега виталийцев големов к пристани направили? – Отец вопросительно поглядел на довольно молодого и даже щеголеватого раввина, сидящего напротив полицмейстера на рассохшемся казенном стуле.
– Азохн вэй, такой большой начальник помнит бедного каббалиста с чугунки! Я был уверен, что как надобность закончится, ваше высокоблагородие не то что Шнеерсона, но даже йосек моих глиняных в лицо узнавать перестанет. – Каббалист поднялся навстречу. – Вот, явился по просьбе сестрицы старшей, поскольку имею такое себе счастье быть дядей этих двух юных оболтусов. – Он кивнул на приткнувшихся на лавке Захара и Сару Гирш.
По обеим сторонам от них, то ли стражей, то ли, наоборот, охраной, сидели мужчина и женщина. Были они оба немолоды и довольно бедно одеты. По тому, как гимназист Гирш мрачно не поднимал глаз на мужчину, Митя предположил, что это и есть тот самый отец-сапожник. На всякий случай покосился на обувь и разочарованно хмыкнул – надежда найти в кабинете полицмейстера еще одного маэстро вроде Йоэля, только по сапожному делу, рассыпалась прахом. Обувь на всех членах семейства была грубовата.
Тем временем полицмейстер тоже соизволил подняться – неторопливо и вальяжно, явно не торопясь приветствовать начальство:
– А у вас, я гляжу, Аркадий Валерьянович, и знакомства весьма либеральные. – Он насмешливо покосился на каббалиста. – И сынок в нигилисты подался… Сочувствую, весьма… Чтоб у главного полицейского губернии, – этот титул полицмейстер не произнес, а скорее прошипел, казалось, слова жгли ему гортань, – сын с неблагонадежными вязался! Тайные сходки, нелегальная литература… – Полицмейстер с торжеством показал на сваленную у него на столе гору нелегальщины, раза в два больше, чем настоящая стопочка брошюр из квартиры Тодорова.
Митя захлебнулся бешенством. Ах ты ж хитрый мерзавец…
Не дрогнув ни единым мускулом, отец поднял тонкую книжечку сверху стопки:
– Надо же… «Значение политических убийств»? – Он бросил на Митю холодный, нечитаемый взгляд.
– Это не наше! Нам всё подкинули! – пронзительно завопил Захар. – Вы подле…
Хлопком широкой ладони Гирш-старший запечатал ему рот.
Женщина на скамейке обхватила Сару за плечи и заплакала – по смуглому лицу покатились слезы.
Отец глянул на форзац и так же невозмутимо закончил:
– Из хранилища в нашем Департаменте.
Широкая издевательская улыбка будто прилипла к лицу полицмейстера.
– Я их все велел переписать и пометить, Ждан Геннадьевич. Видите, вот тут. – Отец провел пальцем по чернильной отметке на форзаце.
– З… зачем? – Рот у полицмейстера нелепо приоткрылся.
– На случай, если их потребуется кому-нибудь подкинуть, конечно же. – Улыбка отца больше походила на оскал. – Только кто вам сказал, что вы можете это делать по собственной инициативе и для своих личных надобностей? – Он одарил внимательным взглядом приободрившегося каббалиста.
Взгляд полицмейстера заметался: на отца, на Митю, на каббалиста… Напоследок Ждан Геннадьевич глянул на Богинского и наконец проблеял:
– З… захват подпольного кружка – это не личная надобность, а дело государственное!
– Но вы не захватили подпольный кружок, – с деланым сочувствием вздохнул отец. – Вы вломились в законопослушный дом на обыкновенное чаепитие. Напугали мадам Тодорову и барышень. Отправили в тюрьму детей уважаемых родителей. Господин Шабельский уже извещен и скоро будет здесь, равно как и отцы гимназистов. А теперь еще и занялись вымогательством. Что от вас требовали? – Отец резко повернулся к каббалисту.
У того дрогнули губы, потом он криво усмехнулся и безнадежно усталым голосом ответил:
– Ровным счетом ничего.
Пару мгновений отец пристально глядел на него:
– Что ж… как угодно… глядите, чтоб потом не стало хуже.
– Я, конечно, извиняюсь, но только наше еврейское счастье такое, что хуже будет по-любому: не так, так эдак, не нам, так кому еще… – совсем по-стариковски вздохнул тот и поднялся. – Так что, ежели наши бунтовщики и заговорщики теперь обратно дети уважаемых родителей, может, мы таки пойдем?
– Идите, если угодно, – покивал отец.
– Благодарствуйте.
Круглая шляпа каббалиста качнулась в поклоне, и семейство Гиршей, неразборчиво бормоча благодарности, кинулось к выходу. Сам каббалист направился следом вальяжной походкой альвийского денди на променаде. Остановился возле Мити и близоруко сощурил темные, как вишни, глаза.
– Сердечно рад вашей дружбе с нашим Захарией, юноша. С вами куда как способней его выпутывать выходит. И дешевле, – коротко поклонился и вышел вон.
– Вы что, их вот так и отпустите? – взвился полицмейстер.
Отец улыбнулся – холодно и зло:
– Так я и вас, Ждан Геннадьевич, не задерживаю.
– В каком… смысле?
– Ни в каком – ни в личном, ни в служебном. Я отрешаю вас от должности.
Глава 23
Разжалованный полицмейстер
– Вы… – Полицмейстер потянул слишком тугой воротничок. – Не имеете права!
– Право… – перебирая брошюры на столе, протянул отец. – Вам ли говорить о праве… – Ждан Геннадьевич продолжал стоять, и отец просто аккуратно выдернул у него из-за спины стул и уселся сам.
Полицмейстер побагровел – теперь он оказался зажат между собственным столом, стеной с портретом государя и сидящим отцом. Как загнанная в угол крыса.
– Итак, ваша деятельность на посту полицмейстера. – Отец зажал трость между коленями и скрестил на ней руки, разглядывая полицмейстера, как обычно разглядывал подследственных в камере. Они всегда тоже стояли. – Десяток нераскрытых убийств, из них в половине виновный настолько очевиден, что не раскрыть их можно лишь при большом желании. Банда налетчиков, которых взял княжич Урусов, – воровской хабар испарился аки сон златой… как раз после допроса вами главаря. Мздоимство, мало что без меры и совершенно не по чину, так еще и во вред развитию местной промышленности, что, сами понимаете, наносит ущерб государственной казне. Казна, она, конечно, и не к такому ущербу привычная, но… Исчезновение денег на новый фотографический аппарат – это уже форменное крохоборство,
