(Соловьева)[179]. Тот, трижды осенив себя крестным знамением и не глядя, вынимает записку и передает ее Владимиру. Митрополит вскрывает жребий, сначала читает про себя, а затем внятно и громко произносит: «Тихон, митрополит Московский и Коломенский!»
Жребии с именами иерархов, избранных Собором в качестве кандидатов на патриарший престол. 4 ноября 1917
[ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 230. Л. 62 об., 63 об., 64 об.]
В зале наступила тишина, прерываемая только многотысячным молитвенным шепотом и шорохом рукавов от крестных знамений. К Богу обращались люди… с благодарностью… с радостью… с надеждой! Раздался возглас митрополита: «Аксиос!» Словно электрическая искра пробежала по молящимся… и единодушно выдохнула толпа: «Аксиос!.. Аксиос!..» Хор вместе с молящимися запел «Тебе Бога хвалим»… Ликование охватило всех. У многих на глазах были слезы. Чувствовалось, что избрание патриарха для всех радость обретения в дни русской смуты заступника, предстателя и молитвенника за русский народ… Всем хотелось верить, что с патриархом раздоры как-то изживутся.
Через минуту другую люди стали озираться, как бы ища того, кто теперь возглавил церковь, на кого они теперь могли возлагать свои надежды. Но… никого из кандидатов не было в храме: архиепископ Антоний ожидал решения на Валаамском подворье, митрополит Тихон и архиепископ Арсений – на Троицком.
После оглашения Божьего жребия особая делегация отправилась на Троицкое подворье. В Крестовой церкви подворья навстречу им вышел митрополит Тихон в мантии и омофоре, с митрою на голове.
– Преосвященный митрополит Тихон! – обратился митрополит Владимир, – Священный и Великий Собор призывает Твою святыню на патриаршество богоспасаемого града Москвы и всея России.
– Понеже Священный и Великий Собор судил меня недостойного быти в таковом служении, благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю», ответствовал Тихон.
Следующий шаг к обретению Православной церковью своего главы – интронизация – был назначен на 21 ноября. Предположительно она должна была состояться в Успенском соборе Кремля. А пока избранный по жребию патриарх выехал в Троице-Сергиеву лавру, чтобы там в молитве, службе и раздумьях провести некоторое время до своей интронизации.
Краткий, но жестокий сполох Гражданской войны завершился… Каждая из противоборствующих сторон, под различными знаменами и символами, в разных местах Москвы, в присутствии различных людей, готовилась к похоронам своих павших героев.
Победившие «красные» назначили похороны на 10 ноября, местом вечного упокоения павших была избрана Красная площадь. Тогда между Спасской и Никольской башнями, параллельно Кремлевской стене, шла трамвайная линия. В промежутке между стеной и трамвайными путями сотни рабочих и солдат, начиная с 9 ноября, безостановочно рыли могилы. Работали кирками и лопатами с лихорадочной быстротой, и горы земли возле стены росли на глазах. Было холодно, дул пронизывающий ветер, горели большие костры, и лишь они давали свет и тепло. Холодный утренний свет нового дня озарил на огромной белоснежной площади две зияющие коричневые ямы.
10 ноября на Скобелевской площади [ныне Тверская] перед зданием Совета рабочих депутатов, в бледном полусвете раннего утра собралась группа мужчин и женщин с красными флагами. Постепенно со всех сторон стал доноситься приглушенный, но все более явственно слышимый шум. То были пролетарские колонны из рабочих районов города. Набухшая, словно река в половодье, толпа потекла вниз по Тверской. Часовенки, мимо которых шли люди, были закрыты, в них было темно и пусто. Заперта была и часовня Иверской иконы Божией Матери, которую некогда посещал перед коронованием каждый русский царь, и которая всегда была открыта круглые сутки и наполнена молящимися, сияя огнями, отражавшимися на золоте, серебре и драгоценных камнях ее икон, и пламенем свечей, зажженных набожной рукой. Теперь, впервые со времен наполеоновского нашествия, свечи погасли, воцарилась пустота, мрак и безмолвие.
Российская церковь, считавшая себя народной, лишила благословения рабочую Москву – это, по ее мнению, гнездо ядовитых ехидн, осмелившихся власть взять и бомбардировать Кремль. Все московские церкви погружены во тьму и закрыты… Священники исчезли… Все как бы говорило, нет – кричало: «Для красных похорон нет священников, не будет панихид по усопшим, а над могилой святотатцев не будут произнесены молитвы!» Чего же церковь могла ожидать в ответ от отверженного ею народа?!
На Красную площадь стекались колонны бедно одетых людей: женщин, мужчин, подростков, солдат, красногвардейцев, рабочих, учащихся… Пришел военный оркестр. Он играл «Марсельезу», и вся толпа подхватила гимн, разливавшийся как морская волна… С зубцов Кремлевской стены свисали до самой земли огромные красные знамена с белыми и золотыми надписями: «Мученикам авангарда мировой социалистической революции!», «Да здравствует братство рабочих всего мира!»
Красная площадь полностью была запружена людьми. Над их головами плыли красные, как кровь, гробы… без крышек. Было много венков из искусственных цветов. За некоторыми гробами шли воинские эскорты – кавалерийские эскадроны и артиллерийские батареи, пушки которых были увиты красной и черной материей… На знаменах воинских частей горели надписи: «Да здравствует III Интернационал!», «Требуем всеобщего справедливого демократического мира!»
Одна из людских рек текла через Иверские ворота. Бросалась в глаза заметная деталь: проходя мимо Иверской часовни, уже никто не крестился, как это делали ранее. Может, разуверились?.. Не могли простить?.. Иссякли надежды? Свою версию сформулировал безмолвный, но очень заинтересованный наблюдатель тех событий – американский журналист Джон Рид, оказавшийся в центре российской революции и бывший в момент похорон на Красной площади. Он записал ее в личном дневнике, а затем поместил в своей всемирно известной книге «Десять дней, которые потрясли мир»: «И вдруг я понял, что набожному русскому народу уже не нужны больше священники, которые помогали бы ему вымаливать царство небесное. Этот народ строил на земле такое светлое царство, какого не найдешь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть – счастье»[180].
Похоронная процессия медленно подошла к могилам. Гробы стали спускать в зияющие ямы. Женщины – убитые горем матери, жены, сестры, невесты погибших, молодые и старые, стали бросаться вслед за своими сыновьями, отцами и мужьями прямо в могилы. Жалостливые руки удерживали этих несчастных и обезумевших. Один за другим, в красные ряды уложены сотни гробов. Уже смеркалось, знамена все еще развевались и шелестели в морозном воздухе. Оркестр продолжал играть революционный марш, и огромная толпа вторила ему пением. Над могилой на обнаженных ветвях деревьев, словно огромные многокрасочные цветы или птицы, повисли венки. По команде 200 человек взялись за лопаты и стали засыпать могилы. Земля гулко стучала по крышкам, и этот резкий звук был ясно слышен, несмотря на коллективное пение. Зажгли
