где теперь располагался уже в качестве всероссийского патриарха. Ближе к вечеру в Подворье состоялся праздничный прием в честь интронизации патриарха.
На следующий день, 22 ноября, Собор впервые встречал своего председателя-патриарха. Для встречи все собрались в вестибюле Епархиального дома. Ближе всех к дверям оказался первый товарищ (заместитель) председателя Собора архиепископ Арсений (Стадницкий). Члены Собора обменивались короткими фразами, обсуждая ситуацию. Кто-то, обращаясь к архиепископу Арсению, произнес: «Вот и вас, владыка, также мы могли бы ждать, если бы на вас выпал жребий». Архиепископ ответил с веселым и довольным выражением лица, совершенно искренне, что он может только благодарить Бога за то, что ждут и встречают не его.
Но вот появился патриарх Тихон и при общем пении тропаря празднику Введения во храм Пресвятой Богородицы проследовал в соборную палату. Архиепископ Арсений обратился к нему с кратким словом, уповая на то, что, в то время, когда все кругом подвергается стихийному развалу и разложению, с восстановлением патриаршества народ церковный ощутит создание живого и устойчивого центра и своей жизни, и жизни страны. Сегодня, подчеркнул владыка Арсений, свершилось великое историческое событие, которое, быть может, мы, участники его, до конца не осознаем, в полной мере его оценят потомки.
Спустя неделю после интронизации указом патриарха Тихона возведены были в сан митрополитов пять наиболее видных и известных всей России архиепископов: Харьковский Антоний (Храповицкий), Новгородский Арсений (Стадницкий), Ярославский Агафангел (Преображенский), Казанский Иаков (Пятницкий), Владимирский Сергий (Страгородский). Появление пяти новых митрополитов в белых клобуках на первом же после интронизации заседании Собора породило крылатую фразу, слетевшую с уст архиепископа Тверского Серафима (Чичагова): «Какой урожай белых грибов!» – долго ходившую среди соборян.
В последующие полгода на большинстве пленарных соборных заседаний председательствовал митрополит Арсений, обнаруживший и мудрую гибкость, и столь свойственную ему твердость. Патриарх, хотя и не каждый день и ненадолго, но появлялся в соборной палате: он почти неотлучно находился в Епархиальном доме, работая в своем кабинете.
Под началом митрополита Арсения Собор продолжил обсуждение одного из основополагающих документов – Определения «О правовом положении Российской православной церкви». Проект этого документа на пленарных заседаниях представляли профессор Московского университета, доктор политической экономии С.Н. Булгаков (впоследствии протоиерей) и профессор Киевской духовной академии Ф.И. Мищенко. Общий посыл выступавших заключался в том, что прежние взаимоотношения Церкви и государства отжили свое, и возвращения к ним быть не может. Одновременно оба считали, что невозможно строить их и на принципе отделения церкви от государства. В устах одного из основных докладчиков, С.Н. Булгакова, этот посыл звучал так: «Бесспорно, что излишне тесная связь между Церковью и государством, как она существовала в России в прошлом, когда Церковь была окована цепями государства и в тело ее въедалась ржавчина этих цепей, – эта связь порвана. Бедствие для Церкви было в том, что она была огосударствлена… Должно быть создано некоторое удаление между Церковью и государством, но отношения союза все же должны быть сохранены»[183].
Спасская башня Кремля. Часовня Спаса. Москва.
Начало XX в.
Открытка. [Из архива автора]
Храм Василия Блаженного. Москва, Красная площадь.
Конец XX в.
Открытка. [Из открытых источников]
Иверская часовня. Москва. 1925
[Из открытых источников]
Члены Собора, полагая, что «нынешние власти» не продержатся более одного-двух месяцев, ориентировались при разработке документа на сохранение «союзнических» отношений церкви с государством и укрепление ее особого положения в обществе, расширение прав и полномочий. Не случайно тот же Булгаков говорил: «Законопроект вырабатывался именно в сознании того, что должно быть, в сознании нормального и достойного положения Церкви в России. Наши требования обращены к русскому народу через головы теперешних властей. Конечно, возможно наступление такого момента, когда Церковь должна анафематствовать государство. Но, без сомнения, этот момент еще не наступил» [184].
Проект был окончательно принят на пленарном заседании Собора 2 декабря 1917 г. Этим документом церковь, с одной стороны, выявляла свою официальную позицию в отношении «церковной политики» большевиков, а с другой – предлагала обществу и государству свое видение «идеальной» модели взаимоотношения государства и церкви, к которой и той, и другой стороне следовало бы стремиться. Именно этот документ церковь планировала представить Учредительному собранию как официальную позицию при определении новых форм государственно-церковных отношений.
Обращаясь к анализу содержания Определения, нетрудно убедиться, что церковь последовательно и настойчиво отстаивала традиционную для нее идею «христианского государства» и неразрывного «союза Церкви православной и Российского государства». Определение включило в себя все принципиальные положения, высказанные в ходе предшествующего обсуждения в заседаниях Предсоборного совета и касавшиеся таких вопросов, как независимость (автономность) церкви от государства; обязательная принадлежность главы государства, министров исповеданий и народного просвещения (и их заместителей) к православному исповеданию; объявление православного календаря государственным, а православных праздников неприсутственными днями; передача записи и учета актов гражданского состояния в руки церкви; введение в государственных школах обязательного преподавания Закона Божия; сохранение прав юридического лица за православными «установлениями»; незыблемость церковной собственности и льготное ее налогообложение; выделение государственных субсидий на нужды церкви; сохранение за церковью «первенствующего» положения и т. д. Некоторые из этих положений не просто были сохранены, а в ходе обсуждения – уточнены, дополнены и развернуты.
Было очевидно, что удовлетворение всех требований, условий и обязательств, зафиксированных в соборном Определении, означало возвращение к клерикальной (православно-христианской) форме государства с институтом государственной церкви и ее монополией в духовной сфере; с последовательной клерикализацией всех и всяческих общественных отношений; с серьезными ограничениями для иных конфессий и недопущением вневероисповедного состояния граждан. Все это, безусловно, перечеркнуло бы усилия демократической российской общественности, выступавшей с конца XIX в. за свободу совести и вероисповеданий, и те достижения, что обеспечило Временное правительство.
Голосуя за Определение, члены Собора не принимали в расчет происшедших в России политических изменений, казавшихся им «кратковременным страшным сном»; игнорировали правовые акты нового нарождавшегося государства – советского[185]. Данное обстоятельство уже становилось предпосылкой к противостоянию с государством, обществом, неправославными религиозными организациями и гражданами, их поддерживавшими, с неверующими и индифферентными к религии.
Что же касается новой власти – советской, выступавшей с лозунгом строительства светского государства, то для нее курс Православной церкви, изложенный в Определении, был и вовсе неприемлем. Многие положения Определения Собора уже противоречили правовым актам, принятым новой властью. К примеру, декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов упразднил сословия и сословные деления граждан, а также сословные привилегии, ограничения, организации и учреждения. Отныне все, проживавшие в России, независимо от их прежней сословной принадлежности, званий, чинов и пр., что разделяло и
