Минни.
16 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой и любимый душка Саша!
Наконец-то сегодня утром я получила твое первое бесценное письмо. Оно меня очень обрадовало и растрогало до слез! Спасибо, спасибо от всего сердца. Это была для меня огромная радость; я расплакалась, когда прочитала, что ты грустишь без меня! Ах, если бы ты только приехал сюда со мной, все было бы по-другому, так хорошо! Во-первых, для тебя было бы очень полезно подышать здешним превосходным воздухом, и потом ведь это такая радость увидеть Георгия и доставить ему большое счастье, нанеся визит в его собственный дом. Он бы тебе очень понравился, такой чудесный, симпатичный и уютный. Я живу в комнате Георгия. Она большая, с двумя окнами и балконом, где мы в пять часов пьем чай. Письменный стол поставлен рядом с первым окном, как в моей комнате в Ливадии. Затем стоит диван, с другой стороны балкона – еще один диван, потом окно, за ними в углу, спрятанная за ширмой, которую Георгий срочно заказал для меня, моя кровать. Потом стоит маленький стол с двумя стульями, затем большой шкаф, закрытая этажерка, на которой находится много всяких вещичек. Дальше входная дверь, ведущая в столовую, большой, белый, ворсистый ковер, другая этажерка и позади меня дверь в туалетную комнату. Потолок и стены обиты натуральным пихтовым деревом, что очень красиво. Все стены увешаны картинами и фотографиями, которые Георгий развесил сам. Георгий живет рядом со мной, в комнате, которую обычно занимает Хельмстрём, а Ксения – в комнате рядом с маленькой столовой, которая одновременно служит и библиотекой. Вчера мы там в семейном кругу обедали и пили чай. Зять[544] живет в светском доме, там же, где и Катя Озер[ова]. Их комнаты разделяет большая бильярдная. Вор[онцов] и другие – наверху того же дома. А Захар[ьин] со своим ассистентом в отдельном доме. Все здесь обустроено очень хорошо, я довольна своей комнатой. Погода стоит божественная, воздух напоен запахом пихты, здесь только распускается сирень и зацветают фруктовые деревья, в других местах все уже отцвело.
Теперь продолжу свое описание с того момента, на котором я остановилась в Боржоме. После кофе и того, как я сидела и писала тебе, мы отправились в половине одиннадцатого в церковь. Служба была очень хорошей, дети и солдаты прекрасно пели. От всего сердца я молилась за тебя, мой дорогой Саша, и была так грустна от того, что нахожусь с тобой в разлуке! Мы вернулись домой еще до полудня, позавтракали и в час дня двинулись в путь. Сначала было приятно, потому что была тень, но после первой станции солнце стало палить нещадно, и было невыносимо жарко. Я даже вспотела и надела темные очки, как бедная тетя Кати. Я их снимала только перед прибытием на станции. В половине седьмого мы наконец были на месте. Олсуфьев преподнес мне корзину ландышей от жителей Абастумана, которые выстроились перед входной дверью.
Мы поужинали в семейном кругу, а потом любовались салютом и иллюминацией, которые вполне удались. В 11 часов мы падали от усталости и легли спать. Ночью было прохладно, утром всего 10 градусов, но позднее температура поднялась до 18‑ти в тени. Несмотря на утверждение, что здесь невозможно простудиться, я проснулась при страшной боли в шее и горле. Я думаю, это оттого, что ночью дуло из окна. Я чувствовала это, как в Аничковом дворце. Утром мы немного прошлись, потом я писала и болтала с Георгием.
В половине первого мы позавтракали вместе со всеми. Захарьин единственный явился во фраке и с большой орденской лентой. Он заявил, что так оделся для того, чтобы искупить вину за свой чудной наряд, который носил в предыдущие дни. Однако его соломенная шляпа была при нём. Потом мы с ним немножко побеседовали. Он меня очень тронул той сердечностью, с которой говорил со мной. Завтра или послезавтра он думает прослушать и обследовать Георгия. Он спросил у Олсуфьева, какое впечатление произвела на Георгия новость о его приезде. Тот ему ответил, что Георгий очень волновался из-за боязни, что за этим последуют изменения в лечении и т. д. Такая большая откровенность вообще-то была не нужна. Георгий только рассердился, потому что старик и ему лично задал этот вопрос, правда извиняясь и сделав это очень вежливо. Бедный Давыдов испугался приезда Захарьина. Он боится, что его заставят отсюда уехать. Я уверена, что именно эти господа разволновали Георгия, а теперь все валят на него самого. Ну все уже прошло, и Георгий полностью успокоился по поводу приезда Захарьина, и тот произвел на него самое хорошее впечатление.
После завтрака мы совершили вместе с Георгием прогулку в небольшом экипаже. Ксения чувствовала себя не очень хорошо и осталась дома с Сандро. Мы поехали к Воротам очарования. Там я страшно вспотела, потому что карабкалась пешком в горы по ужасной жаре. Мы пообедали в семейном кругу, но сегодня вечером идем вместе со всеми играть в лу по желанию Георгия и Ксении. Теперь надо идти ложиться спать. Лу прошло замечательно. Шервашидзе был очарователен и, как всегда, такой смешной. Обнимаю тебя от всего сердца, мой ангел Саша, и прошу Господа тебя благословить и охранить.
Твоя на всю жизнь Твой верный друг Минни.
Обнимаю детей, мои приветы Черевину, Жуковскому и Павлу.
Вторник. 17 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой любимый Саша, радость моего сердца!
Это письмо будет тебе доставлено по воде вместе с маленьким Виреном, который навсегда покидает вместе со всей своей семьей Георгия и Абас-Туман. Я об этом очень сожалею, потому что это такие хорошие люди! Я приняла их сегодня у себя. Они оба были так трогательны, когда говорили о своем огромном горе, которое они переносят с таким терпением и естественностью. Меня это полностью перевернуло и взволновало мое сердце. Вообще в этот день я много пережила. Утром Захарьин в первый раз осмотрел и обследовал Георгия, а потом пришел ко мне и долго и откровенно рассказывал о его состоянии. Он обнаружил поражение в правом легком, которое, следуя записям Давыдова и до него Алышевского, не пошло дальше, но и не уменьшилось в размере. Значит, процесс только приостановлен. Он сказал также, что первая зима, проведенная им здесь, оказала на него благоприятное воздействие, вторая – менее благоприятное, а последнее время, начиная с марта, – скорее даже наоборот. Он находит воздух Абас-Тумана превосходным и отдает должное Алышевскому за то, что он привез его сюда и т. д. Но он не понимает прежде всего
