Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Господи, спаси!
Боже мой, на ропот тяжкий недосужий
Взвалено сугробом постиженье стужи.
Больше жизни — мир.
Господи, прими.
День и ночь субботу леденит незрячий
Вечный взгляд — в работу из любви горячей
Избранный январь.
Господи, отпрянь!
Времени и там нет, в страхе одноверца —
В откровенной тайне колебаньям сердца
Присягнула кровь —
Господи, открой!
Вышел пар державой, где рабы всё те же,
Точно трепет жабий, реже ног, но держат
Отчие врата,
Господи, у рта.
Жертвы всесожжённой праведная матерь
Ждёт новорождённой памяти о марте
Псалмопевчих стай.
Господи, создай!
* *
*
Брызжет, выбиваясь, времени кремень.
Дышит заманиха искрой семенною.
За день, обинуясь, вымеркнула тень.
Кто же
движет
мною?
Вижу, исхитрился выжить за троих
Ветхою начинкой свет, до жизни выжат.
Вжикни, колесница праотцев моих,
Кто же мною
движет!?
Узник, прорицанья утренние, у-
Холенные царством, денствуя моложе
Тоже мне старейшин, ту же мне тюрьму
Движет мною…
Кто же?
Женскому подобью выйти на амвон
Вечных новолуний нынешней зимою
Счесть бы в сиротинце сына одного,
Кто
подвижен
мною?
Центрально-восточная ревизия. Галицкая хронология
Андрухович Юрий Игоревич родился в 1960 году в Ивано-Франковске. Окончил Украинский полиграфический институт им. И. Федорова во Львове и Высшие литературные курсы Литинститута им. Горького. Украинский поэт, прозаик, переводчик, эссеист, автор романов «Рекреации» (1992), «Московиада» (1993), «Перверзия» (1996) и др. Произведения Андруховича переведены на английский, немецкий, русский, польский и другие языки. Лауреат нескольких международных литературных премий, в том числе премии Гердера, премии Центральной Европы «ANGELUS». Живет и работает в Ивано-Франковске. В «Новом мире» публикуется впервые.
Юрий Андрухович
*
Центрально-восточная ревизия
Галицкая хронология
Человек умирает, а скелет его живет вечно.
Габриэль, которому 4 года
1. Клепсидра
С детства меня влекут руины», — мог бы повторить я за Данилом Кишем. С детства меня влекут руины, этот особенный след, особенный сад прежней жизни. Мне бы не хотелось объяснять это своей склонностью к романтике или метафизике. Возможно, причина тут в запахе, а вовсе не в Geist’е. Гниловатая влажность, трепетная физиология.
У старых стен, трухлявых балок, наполовину сгнивших остатков свое, присущее только им дыхание. Может, я токсикоман?
Слава богу, ландшафт моей родной части света просто изобилует такими объектами. Покосившиеся старые дома — целые кварталы в ловушке городских валов или крепостных стен, — запущенные, ободранные, пропахшие грибком и мочой закоулки дворов, устланные вечной осенней листвой лестничные клетки — там, случается, живут еще пьяницы, целые алкогольные коммуны со своим внутренним коммунизмом. Подчас их оттуда выживают — легализовавшаяся буржуазия с бешеной скоростью скупает недвижимость, захватывает территории, классовая борьба продолжается, первичное накопление тоже, выпавшая из времени жизнь приобретает — по Марксу — постмодерные черты, но руины по-прежнему остаются руинами.
Я вырос среди этих местечковых дворов, среди модных сто лет тому назад мансард и веранд, да, в буквальном смысле слова сто лет тому назад — речь о прошлом fin de siеcle, о сломе времен, в провинции он выглядел не столь демоническим, как, скажем, в Вене, но все-таки. Большая часть этого мира лежала в руинах уже к моменту моего рождения, и я не могу помнить его в целости, но хорошо помню тех странных, по преимуществу сгорбленных стариков и старух, которые проклинали галицизмами, знали наизусть вызубренные в гимназии латинские поговорки и во времена Хрущева и Beatles одевались так, будто шли приветствовать эрцгерцога Франца Фердинанда. (Как удалось им сберечь эту одежду — вот в чем вопрос! Несмотря на все чистки, обыски, депортации, национализации! Неужели просто не снимали ее на протяжении всех этих десятилетий? Неужели так и спали в ней в ожидании ночного ареста?)
Я помню их старческий запах — ничего экзотического, просто запах старого тела, он другой. С годами в человеке накапливаются неприятности, усталость, болезни, а значит, и этот особенный запах, симптом разрушения.
Они во всем были не такие — уже во времена моего детства они казались инопланетянами, их терзали склерозы, мигрени, мании. С головой выдавал их плохо усвоенный русский язык. И полное отсутствие ориентации в тогдашней реальности, во всем этом стоянии на ушах.
Похоже, они все-таки составляли некое тайное общество, эзотерический королевско-кайзеровский клуб имени Бруно Шульца, хоть вся их секретность выглядела слишком уж очевидной, откровенно и беспомощно вылезала наружу и потому была полностью бесполезной, наподобие упомянутых уже латинских поговорок. В детстве я любил следить за ними, за их птичьей мимикой. Любил передразнивать их манеру речи — все эти искажения звука, интонационные вывихи, лексические казусы. Я их слегка недолюбливал, очевидно, чувствуя, что смерть уже угнездилась внутри их организмов, это отталкивало. Позже они стали появляться в моих ночных кошмарах — с палками, мешками, со своим старческим запахом. Впрочем, я слишком увлекся этими тенями. На самом деле моя любовь к руинам не ограничивается центрами старых городов.
2. Конкретная поэзия
Как-то дождливым летом, много-много лет тому назад, мы с приятелями путешествовали в одних виноградных предгорьях, стараясь набрести на старые разрушенные замки. Мы были студентами, и оттого нам хотелось всего на свете: впечатлений, дружбы, секса, вина, музыки. Поскольку у нас с собой (да и вообще) почти не было денег, все это — вино, музыку — мы просто дарили друг другу. Мы могли лишь догадываться, что за десятилетие до нас что-то подобное уже пробовала делать молодежь на Западе, и это принесло ей разве что новые разочарования и психические расстройства. А Запад — чем был для нас Запад? Иногда он посылал нам звуковые сигналы в виде контрабандной музыки. В остальном же его практически не существовало, это была ловкая выдумка наших манихейских идеологов, нечто вроде Антимира, Мира-Навыворот из вечернего телеэфира, dark side of the Moon.
Стало быть, в поисках замков мы путешествовали по эту сторону границ. Но хотели отыскать хотя бы фрагмент, хотя бы намек на что-то далекое, на эдакую италию-францию-германию, впрочем, хотели мы даже не этого, а скорее вести о полноте бытия. Вести о том, что состоит оно из видимой и невидимой частей, и эта вторая является главной. Позже я прочел у Рильке о «пчелах невидимого», которые собирают «невидимый мед», — значит, можно допустить, что тем дождливым летом мы и были собирателями этого меда.
Нам казалось, что именно руины и именно замков сохранили упомянутое выше «далекое», весть о полноте. Руины замков стали для нас фрагментами давно исчезнувшего полного мира. (Среди них был даже один тамплиерский — замок рыцарей Храма, самый восточный в Европе розарий трубадуров.) За копейки покупали мы в местных селах вино — отчего-то продавали или только красное, или только белое — и потом распивали его на руинах, поросших лопухами и лилиями, запах вездесущих замковых экскрементов смешивался с тысячей других летних запахов (полный перечень растений см. в справочниках по флористике столетней давности, но только не более поздних). Вино тоже делалось вкуснее, когда мы его смешивали — красное с белым. Дожди прекращались так же внезапно, как начинались, мы заказывали зрелища — полеты ласточек, появление вымокших псов или, например, радуги, — и все теперь было «с радугой включительно» — мы наблюдали за всем этим из бойниц, из окон, с крепостных стен, башен, из-за рвов — ведь в двадцать лет людям на некоторое время удаются подобные фокусы.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Школа беглости пальцев (сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Игнат и Анна - Владимир Бешлягэ - Современная проза
- Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов - Современная проза
- Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев - Современная проза
- Прибой и берега - Эйвинд Юнсон - Современная проза
- Пятая зима магнетизёра - Пер Энквист - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Русский диптих - Всеволод Бенигсен - Современная проза
- Обратный билет - Санто Габор Т. - Современная проза