стало ясно, что простое пребывание здесь для него недостаточно. Я сама вижу, что с прошлого года нет никакого прогресса, если даже не наоборот». Тогда Вор[онцов] спросил, не намерена ли я отказаться от того, что сделал Алышевский? Я сказала «нет», потому что Георгий останется в Абас-Тумане. В конце концов, мы не должны смотреть на мнение Воронцова, так же как и Алышевского, как на что-то исключительное, потому что от этого нет никакой пользы нашему ребенку. По существу он ничего не сделал, кроме того, что поселил его здесь, оставил и не приезжал два года, чтобы посмотреть, как он себя чувствует!! Вор[онцов] сам заявил Захарьину, что от этой болезни нет никаких лекарств, и старик потом сказал мне: «Граф мне это заявил таким тоном, как будто бы он сам первый врач!» Нуда простит их Господь, но пусть они доверят мне самой сделать для моего собственного сына то, что, я полагаю, пойдет ему на пользу. Если бы мы обращались к шарлатану, то тревоги и стремления Воронцова уберечь от него Георгия были бы понятны. Но сомневаться в таком враче, как Захарьин, просто-напросто глупо. Можно не опасаться, что Попов подпадет под чье-то влияние, он будет выполнять свой долг врача и заставит их делать то же самое. Я уверена, что Георгий будет его слушать. Я боюсь досаждать тебе моими письмами, мне кажется, я слишком много пишу об одном и том же. Но надо меня простить потому что я этим очень озабочена и чувствую необходимость немного выговориться. Меня немного успокаивает, когда я могу хотя бы письменно поговорить с тобой. Мне тебя так не хватает, я не могу тебе этого описать.
Завтра я напишу Михень, сегодня Беби. Прошу тебя, передай ей прилагаемое к твоему письмо.
Теперь желаю тебе доброго вечера, спи хорошо, мой любимый Саша. Да благословит тебя Господь. Обнимаю тебя от всего моего сердца.
Твой верный друг Минни.
Среда. 25 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой любимый душка Саша!
Я только что получила твое дорогое доброе 4‑е письмо. Оно мне доставило неописуемую радость, и я благодарю тебя от всего моего сердца. Это такое счастье получать твои письма, это дает мне хорошее настроение на целый день. Мне тебя не хватает с каждым днем все больше и больше, я тоскую без тебя! Меня так глубоко тронуло то, что ты почувствовал, зайдя в мою комнату без меня, мне это пролило такой бальзам на душу, несмотря на то, что я очень страдаю от того, что ты грустишь!
Ники тоже написал мне и, между прочим, рассказал мне об ужасном грехе, который совершила однажды на прогулке Шуйка[562], проглотившая бедную птичку. Ужас! А затем наказание, когда Шуша чуть не потеряла глаз!! Я счастлива, что не присутствовала при этом, представляю страдания бедного Миши! Как говорит Ники, «почти семейная сцена». Подумай, если бы ты выколол собаке глаз, это было бы ужасно! Надеюсь, что она сейчас видит и что ты не повредил ей зрения.
Мы вернулись с небольшой утренней прогулки, наконец-то прояснилось, и воздух великолепен. Небо стало голубым, но горы покрыты снегом. Этим и объясняется холод минувших дней. Вчера я продрогла в моей комнате и даже решила вечером затопить. Очень неприятно, когда тебя всю пронизывает холодная сырость. Мы нанесли визит Николаю, который живет вместе с Шервашидзе в доме Трубецкого. В его маленьком саду я нарвала прекрасный букет сирени. Теперь он наполняет своим запахом всю мою комнату.
После завтрака добрый старый Захар[ьин] пришел ко мне попрощаться. Он меня очень тронул тем, что сказал. Прямо перед отъездом он заявил: «Я вас очень прошу ничего мне не давать, во имя неба, абсолютно ничего. Я хочу сказать вам, что все это я сделал из преданности вам, а не из-за какого-либо интереса». И я должна была согласиться, это было очень приятно, но ты понимаешь, что я почувствовала себя неловко.
Воронцов чувствует себя лучше, сегодня он опять появился. До этого он целую неделю оставался у себя и очень страдал бедняжка. Мы совершили прогулку в маленьком экипаже по большой дороге Ахалцы. Там была масса васильков и маков, которых мы набрали и привезли с собой. Весь воздух был напоен изумительным запахом сливы. Так пахнет такой маленький белый цветочек в Крыму. Мы долго не могли понять, от чего же здесь исходит такой приятный аромат, и под конец обнаружили травку, от которой он распространялся. Но, к сожалению, в комнате он становится слишком сильным и даже неприятным. Кладу одну такую травку в мое письмо, может быть, ты еще почувствуешь запах, когда откроешь его. Вчера я получила телеграмму от Саши Оболенского[563]. Он очень доволен своим пребыванием у вас в Гатчине и тем, что вас всех повидал. А сегодня утром пришло письмо от Жуковского. Он наслаждается тем, что находится рядом с тобой. Но почему же другие добрые господа так скучны, в частности Черевнин, как глупо. Но тем не менее, прошу тебя, передай им всем мои приветы.
У бедной Миры сегодня болит ее маленькая лапка. Я опасаюсь, что она ее, наверное, немножко подвернула, но никто не заметил ни как, ни когда. Она просто вскрикнула, когда расстроилась от того, что не смогла идти меня сопровождать во время прогулки. Она пыталась вылезти из своей корзинки, чтобы пойти со мной, но на трех лапках это было невозможно. Надеюсь, что бедному г-ну Хису[564] лучше, как неприятны эти боли в затылке, хоть бы все побыстрее прошло. Значит, ты думаешь переезжать в Петергоф, надеюсь послезавтра, хорошо бы погода до этого установилась, иначе будет плохо, ведь нижние комнаты очень холодные и сырые. Георгий и Ксения тебя обнимают. Они все трое сидят напротив меня на диване и читают. Теперь я должна заканчивать мое письмо, содержание которого, как я чувствую, малоинтересно. Но ведь особо не о чем рассказывать. Итак, обнимаю тебя от всего сердца, мой ангел Саша, и прошу Господа тебя благословить и сохранить.
Твой верный друг Минни.
26 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой и любимый душка Саша!
Я чувствую, что сегодня мы с тобой, как никогда, объединились в наших молитвах и мыслях, вспоминая тот единственный счастливый день 1869 года! Уже 25 лет прошло с тех пор, как родился наш дорогой незабываемый маленький Беби[565]! С трудом верится, что столько лет могло пройти с того дня. И наше горе из-за его пустого места всегда с нами!
Твои
