расположен двор, какие бывают на фермах, темный и полный жизни, пахнущий свежей соломой и лошадиным навозом. Стаи кур копаются клювом в мягкой земле; постройки из позеленевшего дерева, лестницы, галереи, дырявые крыши примыкают к соседним старым домам. В глубине двора, под грубо сколоченным навесом, дожидался Валтасар в полной упряжи, спокойно жуя овес в привязанном к недоуздку мешке. Добрый конь мелкой рысью спустился по улице Монторгейль, радуясь быстрому возвращению в Нантер. Но он отправлялся не порожняком. Зеленщица заключила договор с компанией, взявшей на себя очистку Центрального рынка. Два раза в неделю госпожа Франсуа увозила полный воз листьев, которые брали большими вилами из кучи отбросов, засорявших площадку. Они являлись прекрасным удобрением. Несколько минут спустя повозка была наполнена до краев. Клод с Флораном растянулись на этом пышном ложе из зелени. Госпожа Франсуа взяла в руки вожжи, и Валтасар тронулся неторопливым шагом, склонив немного голову, так как ему приходилось везти порядочную тяжесть.

Поездка была задумана давно. Зеленщица смеялась от удовольствия; она любила обоих приятелей и обещала угостить их такой яичницей с салом, какой не достанешь в «негодном Париже». А гости предвкушали удовольствие оттого, что проведут в лени и скитаниях целый день, едва занимавшийся на востоке. Нантер манил издали, как поджидавшая их чистая радость.

– Ну как, удобно вам, по крайней мере? – спросила госпожа Франсуа, сворачивая на улицу Пон-Нёф.

Клод поклялся, что подстилка мягка, «как матрац новобрачной». Растянувшись на спине, заложив руки за голову, они смотрели на бледное небо, в котором гасли звезды. Проезжая улицей Риволи, Клод и Флоран молчали, пережидая, пока скроются из виду дома, и слушая, как почтенная огородница ласково разговаривает с Валтасаром:

– Не торопись, старина, не надрывайся… Нам некуда спешить, потихоньку доедем…

На Елисейских Полях художник, который видел теперь по обеим сторонам дороги одни лишь вершины деревьев, выступающие на фоне зеленой стены Тюильрийского сада, вдруг очнулся. Проезжая мимо улицы Руль, Клод посмотрел на боковой портал церкви Святого Евстафия, видневшийся вдали под гигантским навесом одного из крытых проходов Центрального рынка. Клод постоянно возвращался к рынку, пытаясь найти в нем известный символ.

– Какое странное сочетание, – сказал он, – этот кусочек церкви в рамке чугунного пролета… Одно убьет другое, железо убьет камень, и этого недолго дожидаться… Вы верите в случайность, Флоран? Мне кажется, не одни практические соображения привели к тому, что розетка храма попала в середину Центрального рынка. Тут, видите ли, целое откровение: современное искусство – реализм, натурализм, назовите как угодно, – выросло бок о бок со старинным искусством… Вы не разделяете моего мнения?

Флоран хранил молчание, и художник продолжал:

– Впрочем, эта церковь не отличается чистотой архитектурного стиля; умирание Средних веков сочеталось здесь с младенческим лепетом эпохи Возрождения… Заметили вы, какие теперь строят церкви? Они похожи на все, что угодно: на библиотеки, обсерватории, голубятни, казармы; но конечно, никто не думает о том, что в них обитает Господь Бог. Прежние каменщики, служившие Господу Богу, перемерли, и умнее всего было бы не строить больше этих безобразных каменных громад, куда нам некого поселить… За все наше столетие, с самого его начала, у нас был сооружен единственный оригинальный памятник, – памятник, не являющийся ничьей копией, который вырос вполне естественно из почвы нашей эпохи. Это Центральный рынок, Флоран, смелое произведение, что ни говорите; но оно является пока лишь робким проблеском двадцатого века… Вот почему, клянусь честью, церковь Святого Евстафия отошла на задний план. Святой Евстафий со своей розеткой пустует без набожных молельщиков, а рынок рядом с ним расширяется и грохочет, полный жизни… Так мне это представляется, милейший!

– Однако и мастер же вы точить лясы, господин Клод, – заметила, смеясь, тетушка Франсуа, – даже Валтасар навострил уши… Ну, пошел, Валтасар!

Повозка медленно поднималась в гору. В этот ранний час улица с чугунными стульями вдоль обоих тротуаров и с лужайками, которые прерывались зеленой чащей кустов, уходившей вдаль, в синеватую тень деревьев, была пустынна. На круглой площадке им встретился всадник с амазонкой, ехавшие мелкой рысью. Флоран, устроивший себе изголовье из кучи капустных листьев, по-прежнему смотрел на небо, разгоравшееся ярким заревом. Время от времени он закрывал глаза, чтобы лучше чувствовать утреннюю свежесть, бесконечно счастливый, что может уйти подальше от рынка и подышать чистым воздухом. Приятное настроение до того захватило Флорана, что он молчал, даже не слушая рассуждений Клода.

– Еще те, кто вкладывает свое искусство в коробку для игрушек, пожалуй, лучше других, – продолжал Клод после некоторого молчания. – Это они придумали афоризмы: «Наука не создает искусства, промышленность убивает поэзию»; и вот все глупцы начинают плакать над цветами, точно кто-нибудь помышлял непочтительно относиться к цветам… В конце концов, это меня положительно раздражает. Мне хотелось бы ответить на это хныканье вызывающими произведениями. Было бы забавно произвести маленький переполох среди этих добрых людей… Хотите знать, какое было самое лучшее из моих произведений с тех пор, как я работаю, произведение, о котором я вспоминаю с полным удовлетворением? Это целая история… В прошлом году, в канун Рождества, я был у своей тетки Лизы; приказчик Огюст, знаете, этот идиот, устраивал праздничную витрину! Ах, негодяй!.. Увидев, как бездарно он группирует тона, я вышел из себя. Я попросил его убраться оттуда и сказал, что изображу ему эту штуку по-настоящему. Вы понимаете, у меня были в распоряжении самые яркие колеры: красный цвет языков в шпике, желтизна маленьких окороков, лазурь бумажных обрезков, розовый цвет початой ветчины, зелень вереска; но особенно хорош был черный цвет кровяных колбас, великолепный колорит, которого я потом ни за что не мог добиться на своей палитре. А бараньи сальники, сосиски, печеночные колбасы, свиные ножки в сухарях давали мне серые тона необыкновенно изящных оттенков. Тогда я создал настоящее произведение искусства. Я взял блюда, тарелки, миски, вазы; я стал накладывать краски; я воздвиг удивительный натюрморт, взвивавшийся яркими красочными ракетами, которые рассыпались искуснейшей гаммой тонов. Красные языки высовывались со жгучей алчностью, а черные кровяные колбасы врывались мрачной нотой в светлое пение сосисок, словно предостерегая от жесточайшего несварения. Я изобразил обжорство сочельника, полночный час, посвященный жратве, жадность желудков, истощенных песнопениями. Наверху я поместил огромную индюшку – под кожей ее белой груди проступали темные пятна трюфелей. Выставка – нечто вроде чрева, окруженного сиянием, – получилась варварской и великолепной, и мазки были брошены с такой жестокой насмешкой, что публика, взбудораженная ярко пылавшей витриной, не отходила от окна… Когда тетка Лиза вернулась из кухни, она испугалась, вообразив, что я поджег в ее лавке сало. Индюшка же показалась моей тетушке до того непристойной, что она вытолкала меня за дверь, а Огюст тем временем стал приводить витрину в прежний порядок, обнаружив при этом всю свою глупость. Конечно, этим грубым животным никогда не понять всей прелести красного пятна рядом с серым пятном… Но все равно: это был мой шедевр. Я никогда не создавал ничего лучшего.

Клод с улыбкой умолк, погруженный в воспоминания. Повозка достигла Триумфальной арки. Из широких улиц, окружающих громадную площадь, лились на эту возвышенность сильные струи воздуха. Флоран поднялся и сел, вдыхая впервые аромат травы, поднимавшийся от городских укреплений. Он повернулся в ту сторону и не смотрел больше на Париж; его прельщали сельские виды вдали. Недалеко от улицы Лоншан госпожа Франсуа показала ему место, где она его подобрала. Флоран погрузился в глубокую задумчивость. Он смотрел на зеленщицу: она держала в слегка вытянутых руках вожжи и казалась такой здоровой, спокойной, гораздо красивее Лизы; голова ее была повязана платком, низко спускавшимся на лоб, кожа загорела, а лицо дышало грубоватой добротой. Когда госпожа Франсуа слегка щелкала языком, Валтасар, навострив уши, бодрее шагал по мостовой.

По прибытии в Нантер повозка свернула влево, въехала в узкую уличку, стиснутую между каменными оградами, и остановилась в самом конце тупика. Здесь, как выражалась зеленщица, был край света. Надо было выгрузить капустные

1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 59 ... 167

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Чрево Парижа. Радость жизни - Эмиль Золя бесплатно.

Похожие на Чрево Парижа. Радость жизни - Эмиль Золя книги

Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс - Разное / Ужасы и Мистика
Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру - Зарубежная классика / Исторические приключения / Разное / Ужасы и Мистика
Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика
Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929 - Эдуард Халлетт Карр - История / Разное / Прочая научная литература / Прочее
Центральный парк - Вальтер Беньямин - Разное / Культурология / Науки: разное
Пират - Аргирис Эфтальотис - Разное
Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход - Зарубежная классика
Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес - Зарубежная классика / Разное / Поэзия
Ромео и Джульетта (Пер. Т. Щепкина-Куперник) - Шекспир Уильям - Зарубежная классика
Аватара - Теофиль Готье - Разное / Ужасы и Мистика

Оставить комментарий