передала своей настоящей госпоже.
Ворон издал тихое, скрипучее карканье.
— Будет исполнено, — проскрипел его голос в сознании Лу Синя, полный мрачной уверенности.
— И есть ещё одна задача, — продолжил Лу Синь, его голос понизился до опасного, почти звериного шёпота, который вряд ли уловило бы человеческое ухо. В его глазах, обычно скрытых тенью, вспыхнул тот самый, старый, знакомый до боли холодный огонь чистой, неразбавленной мести. — Я сам отдам долг принцессе Тан Сяофэн.
Он не уточнял, какой именно «долг» он имел в виду. Мо Юаню не нужно было объяснять. Тень, служившая ему верой и правдой долгие годы, прекрасно чувствовала тонкий сдвиг в приоритетах своего хозяина. Раньше на первом месте в его личном кровавом списке была старшая принцесса, Тан Лань. Теперь… теперь фокус сместился. Но месть оставалась местью. И долг крови — долгом крови. Сяофэн должна была ответить за Лу Яо. Это был вопрос чести, и он не терпел отлагательств.
Ворон кивнул своей клюватой головой в почтительном понимании, взмахнул мощными крыльями и бесшумно растворился в бархатной ткани ночи, оставив Лу Синя наедине с его мрачными мыслями и новой, двойной миссией: защищать одну принцессу и методично, неумолимо уничтожать другую. И впервые за долгое время эти две цели не противоречили друг другу, а идеально, почти поэтично дополняли друг друга, сплетаясь в единую, тёмную цель. Защита Тан Лань требовала устранения всех угроз. А Сяофэн была самой явной и самой ненавистной из них.
Глава 39
Покои Тан Лань, обычно казавшиеся ей роскошной, но душной золотой клеткой, в этот вечер ощущались как склеп. Воздух в них был тяжёлым, спёртым, неподвижным, пропитанным не ароматами духов и сандала, а запахом страха, бессилия и надвигающейся беды. Снежа металась из угла в угол, её шаги были бесшумными, но отчаянными, как у загнанного зверя. Её мысли, острые и стремительные, неслись вихрем, но разбивались о холодные, жёсткие, неумолимые стены реальности.
Буря. Она чувствовала её приближение каждой клеткой своего существа, кожей, которая покрывалась мурашками. Она ощущала её в каждом взгляде, в каждом шорохе за дверью. Ненависть императрицы, холодная и расчётливая, витала в воздухе, словная ядовитый туман. Ядовитые интриги Сяофэн, готовые ужалить в самый неожиданный момент. Ледяное, всепоглощающее равнодушие отца, для которого она была лишь разменной монетой. Тень демона, напавшего на Ван Широнга — зловещее напоминание о том, что противники играют не по правилам. И новый жених, этот генерал Цзян Вэй, — ещё одно звено в цепи, сковывающей её свободу.
И она, Снежа, последний воин павшего клана культиваторов, душа, закалённая в боях и знавшая вкус настоящей силы, была заточена в теле Тан Лань. В этом хрупком, изнеженном теле аристократки, которое не знало ни мышечной памяти боя, ни внутренней силы ци, ни выносливости, чтобы выстоять в грядущей схватке. Это тело умело лишь приказывать, носить дорогие одежды и выглядеть прекрасно, но оно было беспомощно, когда речь заходила о настоящей опасности. Оно было красивой, но хрупкой вазой, которую вот-вот должны были швырнуть на каменный пол. А внутри бушевала душа воина, готовая к борьбе, но скованная плотью, не способной за ней поспеть.
Отчаяние подкатило к горлу горьким, спазмирующим комом, перехватывая дыхание. Я не могу так, — прошептала она себе, и её шёпот прозвучал как стон загнанного животного. Я должна найти силы. Я должна иметь хоть какую-то возможность защитить себя самой. Хоть крупицу контроля.
Она опустилась на пол в центре комнаты, на холодный, отполированный паркет, скрестив ноги в знакомой до боли позе — позе медитации, позе сбора и концентрации. Закрыла глаза, отсекая внешний мир, пытаясь найти опору в себе самой. Она пыталась дышать так, как учили её суровые наставники в далёком, теперь уже призрачном мире: глубоко, ровно, направляя дыхание в даньтянь, в самый центр жизненной силы, в котёл, где рождалась мощь.
Собрать ци. Почувствовать поток. Наполнить им меридианы, оживить каждую клеточку…
Но внутри, там, где она искала знакомый, бурлящий океан энергии, её ждала лишь пустота. Глубокая, бездонная, мёртвая тишина. Там, где у Снежи кипела мощная, ледяная, подчиняющаяся малейшему усилию воли река энергии, у Тан Лань был лишь слабый, едва заметный, тепловатый ручеёк. Он был настолько тонок, настолько слаб и неуловим, что едва ли мог согреть кончики пальцев, не то что сформировать ледяной клинок, создать защитный щит или усилить тело до нечеловеческой скорости и силы. Это было жалкое подобие того, что она когда-то знала. Это было напоминание о том, что она заперта не только в стенах дворца, но и в теле, которое было беспомощно против надвигающейся бури.
Она сосредоточилась изо всех сил, вцепившись в эту слабую искру внутренней силы с яростью загнанного зверя. Вся её воля, вся её отчаянная решимость были направлены на то, чтобы разжечь её, заставить течь быстрее, наполнить собой мёртвые каналы. Мускулы на её спине и шее напряглись до дрожи, на идеально гладком лбу выступили капли пота, скатываясь по вискам. В висках застучало, кровь гудела в ушах, сливаясь с бешеным ритмом сердца.
И… ничего.
Лишь слабый, жалкий, почти насмешливый всплеск, похожий на рябь от упавшей в стоячее болото капли. И снова — всепоглощающая, унизительная тишина. Глухая, мёртвая пустота, не отзывающаяся на её зов.
Снежа открыла глаза, и её взгляд, полный горького разочарования и ярости, упал на её собственные, идеально ухоженные, но абсолютно бессильные руки. Руки, которые умели держать веер, но не меч. Руки, которые никогда не знали мозолей от рукояти клинка. Годы. Годы упорных, ежедневных, изматывающих тренировок потребовались бы, чтобы в этом изнеженном теле построить хотя бы зачаточное ядро ци, способное на что-то большее, чем просто улучшить пищеварение или слегка обострить слух. Времени, которого у неё не было. И надежды, которая таяла с каждой секундой.
А у неё не было лет. У неё, возможно, не было и месяцев. Дни? Часы? — этот вопрос прозвучал в её сознании с леденящей душу ясностью. Время, её злейший враг, безжалостно истекало, как песок в часах.
Горькая, беспомощная, всесокрушающая ярость затопила её, сжимая горло и застилая глаза багровой пеленой. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и с немой яростью ударила ими по гладкому паркетному полу. Глухой стук, острая, пронзительная боль в костяшках — но это была ничтожная, детская боль по сравнению с всепоглощающей агонией от осознания её полнейшей, унизительной уязвимости.
Она была принцессой в позолоченной ловушке, окружённой врагами, с демонами у самого порога, и единственным её оружием была милость стража,
