Форма входа
Читем онлайн Новый Мир ( № 7 2011) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
15. Ламентация
Это на самом деле произошло, говорил я себе, это когда-нибудь должно было произойти.
В понедельник мы привезли тело домой и положили его на столе. ( Тело , именно так — тело , я все время ловил себя на том, что отчего-то говорю и думаю «тело», а мама продолжает называть его по имени.) Приходили десятки людей, наслоения целых десятилетий, ответвлений биографии, эпох, масок, ролей. Сороковые, пятидесятые, шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые. Девяностых было меньше всего. Соседи убеждали не пускать к нему Такую-то, так как у нее есть привычка что-нибудь (шнурки, шпильки, носовые платки) красть с покойника и потом подбрасывать живым людям, чтобы им причинить . Мы ее не подпустили.
Смерть соединяет тех, кто остался жить. Созерцание смерти на время делает их ближе. Жизнь скоро опять поссорит всех со всеми. Но пока все заодно, это правда, что смерть стирает все несущественное.
«Положим ему с собой, — говорила мама, — положим туда его очки, карты, пачку сигарет. И обязательно волосы Радочки. Все-таки они были братом и сестрой». — «Как знаешь, — отвечал я, — все это какое-то язычество, но как знаешь». — «На Восточной Украине, — вмешивался в разговор кто-то еще, — бывает, и бутылку водки кладут. Все, что покойный любил при жизни». — «Водку? — удивлялась мама. — Это уже слишком». — «Но ты же кладешь сигареты», — хотел напомнить я, но смолчал: неизвестно, как будет в свое время со мной.
Водки, водки, всем по сто, всем по семь, shit, снова стаканчики пластиковые, мне не сто, а сто пятьдесят, а мне минеральной — запивать, два пива, какого-нибудь сока, и кофе, и пиццу, и пиццу-шмиццу, и писю, а мне улыбку, и все во двор, ух, курва, словно до сих пор весь в формалине, в горле комок. (Мои друзья помогли привезти тело из больницы, внесли его в квартиру и попросились на волю. На воле им становилось все лучше и лучше, я им завидовал.) — Если не выпью, коньки отброшу — Наливай по второй, чего ждешь? — Зачем только в этот мир приходим? — Я так и сказал: ужас — Меня затошнило, а потом я присел — Там в морге их подкрашивают — Нормальный концепт — Что у тебя с руками, старик? — Тогда наливай, если ничего — За покойного не чокаясь — Пока не похоронили, нельзя — Точно, правильно говорит — Тогда за Юру, чтоб он эту ночь вынес — Чтоб все мы вынесли — Там особо нечего нести — Пойди возьми еще одну — У них тут с наценкой — Лучше в магазине — Тогда две — Хуже всего эта лестничная площадка — В хрущевках лучше не умирать — Потом не вынесут — О, вспомнил анекдот — Хорошо, возьму еще бутылку, если пригласишь вот тех малолеток — Христос воскрес, девочки — И правильно сделал — Внимание, читаю стих — Этот дяденька что, поэт? — Петровна и Попова померли — Ангел смерти в воздухе — Не затягивать чтоб, мастери себе гроб — И это стих? — Это стих! — Ты типа поэт? — Пошла в пень, мокрощелка — У меня еще на два по сто — И до свиданья! — Темно, как в лесу, и обливной понедельник…
Но по-своему все уравновешивалось, и в то же самое время над телом отца совершался другой обряд (за первые два праздничных дня дьяк посадил голос и еле хрипел, но зато священник был безупречен): «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ // И сущим во гробех живот даровав. Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ // И сущим во гробех живот даровав» . И снова, и еще раз, и еще много-много раз все сначала.
16. Депресняк
Незадолго до твоего сорокалетия в твою жизнь, как к себе домой, вошла смерть. Раньше ты о ней знал — ну и что? Она была далеко и касалась всех, кроме тебя самого. Это было нечто, что могло случиться лишь за границами твоего мира. И вдруг она появляется, и ее становится больше вокруг тебя, именно вокруг тебя, и ты начинаешь понимать, что теперь ее будет все больше. Жизнь двинулась на запад, солнце садится в заводи молчания — и без нее ни дня. Погляди на мертвецов: вот они — еще тут — среди свечей и цветов, а на самом деле уже плывут в своих отвязанных от причалов лодках, колышутся в своих туннелях, зачарованные и невесомые. Напрасно ожидать их возвращения, никто и не ждет.
Это случилось: ты вдруг ощутил, что тоже завис между минус и плюс бесконечностями , вслед за многими, вслед за всеми, кто знает о смерти и живет с нею внутри. Ты примкнул к большинству, сделался одним из тех, до кого дошло, что это действительно ужасно («я знаю, там будет дно колодца, темница без проблеска света», — записал как-то в своем дневнике один польский агностик). Ты физически, всем своим существом почувствовал ужас направленного времени (есть только один поток, одно-единственное направление движения, и ничто не возвращается, и никогда не войдешь в тот же самый Дунай, и ни одного мгновения не остановить, и молодость не вернется, и у нас нет выбора). Вот она — причина: у нас нет выбора. Вот в чем ужас.
(Ты, как женщина, думаешь о физическом старении, отмечаешь изменения, связанные с ногтями, кожей, волосами, усталостью глаз и щек, отказом мышц, беспардонной капризностью пениса, аритмическими прыжками сердца. Ты по-женски думаешь о женщинах, об их взглядах. Когда-то каждый твой шаг был окутан энергией этих взглядов. Сразу несколько поколений женщин смотрели на тебя — с ожиданием, предвкушением, вызовом, намеком. Их все меньше теперь, этих перехваченных взглядов. К тому же они покрылись чем-то липким и порченым — не те эти взгляды, не такие, уж извини. Это ты изменился, крокодил.)
Я вроде бы и готовился к этому. Я так много всего прочел — стоило бы сжечь все эти книжки, — я еще больше повидал, я нагромоздил в своем сознании столько впечатлений, секунд, вспышек, я учил себя хладнокровию и выдержке, я знал о суете сует. Но почему же что-то давит на меня — снаружи? изнутри? Их так много, этих призраков, вокруг моего дома, бесконечный шорох, подвывание, скулеж, они меня не любят, суки, они только и ждут, чтобы столкнуть меня вниз, наброситься всей кодлой, разорвать на куски, никто меня не любит. Это когда-то давно все меня любили.
Так и живешь — весь из страха и тоски, из эпитафий, из разрушенных кладбищ, из своего центральноевропейского наследия, из алкоголя и бравады, из тяжелого путаного барокко, из черного юмора, из травы забвения, из Йорика, из Кальдерона («А что такое сон? А вся наша жизнь разве не сон?» — кричит в унисон какой-то смешной человек Достоевский). И Бог наш — Червь?!
Наша жизнь, этот никчемный отрезок настоящего, отчаянно стиснута двумя ужасными и склонными к разрастанию массивами, что зовутся прошлым и будущим. Это толщи, глубину которых мы даже представить себе не можем. Это вечность до нас и вечность после нас . Без сомнения, ужасна пустота после нашего исчезновения. Но чем же лучше пустота до нашего появления, сотни тысяч лет выдерживания в немоте и темноте, в зябких лабораториях бытия? Я не знаю большего одиночества, чем одиночество каждого из нас, большей пустоты, чем та, что издевается над нами.
Какое мне дело до прошлого и будущего? Я предоставлен сам себе, пришел и уйду. Средь улицы экзальтированной я был для вас прохожим.
Но что-то остается. Что-то передается. Я не про гены.
Когда-то на этом свете совсем неподалеку от меня (а порой и невыносимо близко) жил отец. Теперь его тут нет, но что-то все-таки есть: интонация, жест, порядок слов во фразе, пауза, тембр, покашливание. Это я, он, это все, которые до и после. И вот я смотрю с холма на лес — и забываю обо всем, замираю, стихаю. И внезапно: не он ли это смотрит на лес, не его ли это взгляд?
17. Хор
Взгляд, взмах руки, старая потрескавшаяся фотокарточка, запах руин, прогулка с близкими, белый пес на снегу, тень от птицы на дороге — нам подают знаки. Нас поддерживают в пустоте, в нашем одиночестве. Все не так трагично, ангелы нас любят.
К счастью, я живу в той части света, где очень много значит прошлое. Кто-то называет это укорененностью , другие — зацикленностью . Сам я не знаю, как это назвать, просто в этой части света слишком много руин, слишком много скелетов под ногами. К счастью, я не могу от всего этого освободиться. Мне трудно представить себе стерильного человека — чистый, ничем не замаранный лист, ни одного кровавого пятна, ни единого спазма в горле. Без моей памяти я ничего не стою, это страна, где так много всего (строки стихов, вино руин, первая любовь, последняя любовь, сотни городов, в которых я остался навсегда, в моей памяти отец, веранда, две колоды карт), слишком много всего, без чего нет, не было бы меня. Мне отвратительно будущее, в котором ничего этого не будет.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Новый Мир ( № 7 2011) - Новый Мир Новый Мир бесплатно.
Похожие на Новый Мир ( № 7 2011) - Новый Мир Новый Мир книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Школа беглости пальцев (сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Игнат и Анна - Владимир Бешлягэ - Современная проза
- Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов - Современная проза
- Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев - Современная проза
- Прибой и берега - Эйвинд Юнсон - Современная проза
- Пятая зима магнетизёра - Пер Энквист - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Русский диптих - Всеволод Бенигсен - Современная проза
- Обратный билет - Санто Габор Т. - Современная проза
