Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем поезд въехал прямо в май — в тот год он был преимущественно дождливым и холодным. После Кракова состав отчего-то двинулся не на Вену, а к югу, и в конце концов остановился в горах, среди тронутых первой зеленью кленово-яворовых лесов. Всем было позволено заняться своим делом: адвокаты адвокатствовали, доктора лечили, инженеры, редакторы, политики — все как-то пришли в себя, играли в карты, перебравшись в новые помещения, театр сподобился в новых условиях воссоздать «Сватанье в Гончаривке» и начать репетиции пьесы «Шумел ковыль», типография тоже шумела, размножая воззвания кружковок о временной оккупации Украины и предотвращении сифилиса. Даже гимназическая профессура нашла себе занятие, внезапно возобновив учебный год. И отец сделал вид, что продолжает изучение латыни, каждый день доезжая из Жегестова до Криницы. После уроков оставался свободный час до отхода пригородного поезда, и он всякий раз отдавал сэкономленную на школьном завтраке мелочь за подъем на гору на легендарном Криничанском фуникулере, этом железном коне польского туристического бизнеса. (Минеральные источники, живописные окрестности и высший варшавский свет, включая генералов от кавалерии, гениев контрразведки и оперных орфеев, — все это он помнил еще с тридцатых, по иллюстрированным журналам и кинохронике.) Какое-то время он проводил на горе, глядя на склоны, на леса, на крыши городка внизу, на всю эту Лемковщину, тренируясь в определении близлежащих вершин — Яворина? Магура? — всегда одинокий и всегда не понятый (« не скрывает ли он что-нибудь, Ирена ?»). Пригородный появлялся со стороны Мушыны, и, пока полз к станции, а потом опять шел в сторону Северной, отец успевал сбежать вниз и сесть в последний вагон, лишь бы только не ехать со всеми.
Он и в самом деле скрывал — в первую очередь катастрофическую нехватку лет. Подходил к концу его пятнадцатый, время было липкое и ужасно тягучее, хотя через месяц для них снова протрубила труба — русские идут. Оказалось, что Восточный фронт в очередной раз прорван, нужно было снова укладывать вещи и бежать, подальше от этой Украины, черт бы ее побрал со всеми ее невидимыми героями.
Итак, тот же самый состав был снова укомплектован беженцами (адвокатов и аферистов прибавилось, смешанный церковный хор и действительно стал смешанным, одной нерушимой семьей, поскольку в промежуток в нем все успели переспать со всеми). Желтые удостоверения беженцев гарантировали защиту и поддержку. Кое-кто, правда, пропал в лабиринтах гестапо. Такая уж судьба у этих вечно подозреваемых галичан — русские уничтожают их за сотрудничество с немцами, немцы — за сотрудничество с русскими. Кроме того, некоторые, самые болезные, навсегда остались в этой животворной горной местности, в ее недрах, поближе к минеральным источникам.
А поезд двинулся дальше, хотя, вероятно, это был уже другой поезд, впереди лежала Словакия, квинтэссенция Центра и Европы, союзная страна, впрочем, к тому времени уже ликвидированный сателлит с президентом-священником во главе. Они проехали множество туннелей и мостов над бурными водами, по сторонам все еще были горы, несказанно вкусные названия станций, городов, городков западали в память и так же легко выветривались из нее: Старая Любовня, Липтовский Микулаш, Кежмарок, Попрад, Жилина, Пухов (эшелон и дальше двигался непредсказуемо — похоже было, что берлинские стратеги, которыми он, безусловно, управлялся, сами не знают, что с ним делать, поэтому постоянно импровизируют, пытаясь запутать русский Смерш, красных словаков и Intelligence Service, — так они все, оказывается, зациклены на этих самодеятельных театрах). Среди беглецов были распространены две основные версии: согласно первой (реалистической), поезд должен прийти в Вену, после чего всех должны расселить по Рейху, каждого с особенной целью, ведь, как известно, jedem das seine [11] ; согласно второй (фантастической), поезд давно уже никуда и никем не направлялся — его по инерции еще тянули вперед некие железнодорожные демоны, но злые потусторонние силы уже уготовили ему черный туннель с бездонным провалом в конце, то есть и в этом случае предусматривалось то же самое jedem das seine.
Порой на горных вершинах виднелись разрушенные замки — отец вглядывался в эти символы прежней полноты с яростной пристальностью странствующего воина. Иногда во время очередной странной остановки он отправлялся к замку на прогулку, хотя это и было запрещено. Там было хорошо думать и смотреть по сторонам, подземные жители выковали для него меч, он подносил к губам трубу и с Герлаховского Щита скликал к себе заоблачное воинство.
Тетки нападали на него после каждого возвращения («он растет дикарем, Ирена!») . Оставьте его в покое, говорила одна, он рисует, как наш отец, и пишет небольшие повести, из него выйдет художник.
Городок, в котором они остановились поближе к зиме, назывался Голич и лежал на условной границе с Моравией. В нем опять была сделана попытка возобновить оседлую жизнь, в первую очередь театральные репетиции. Отец был приглашен на роль юноши-оруженосца в спектакль о казаках, и хотя у него было всего два коротких выхода на сцену, в одном из них он фехтовал деревянной саблей. Но главным его достижением был футбол. В один воскресный полдень местные игроки позвали на поле одинокого наблюдателя-чужака. Он проявил себя наилучшим образом, забил несколько голов, а под конец игры — бывают такие дни! — сменив вратаря, еще и отбил пенальти. Ему сразу же предложили место в основном составе «ФК Голич», и через неделю он уже вышел на поле в красной с черными полосами футболке на матч словацкой лиги против «Униона» из Скалицы. Игра сложилась довольно грубая, в составе «Униона» были более взрослые и крупные лоси, в основном жандармы и пожарные. В ходе матча он несколько раз больно получил по ногам, а один раз и по шее, но все-таки забил свой гол во втором тайме, когда соперники-опекуны уже, что называется, сдохли (дала знать вчерашняя сливовица). С поля он ушел ужасно хромая, но под аплодисменты, а сам тренер «ФК Голич», он же владелец местной пекарни и прибабахнутый славянофил, пожал ему руку и вслух со слезами на глазах заявил, что навсегда включает его в команду.
В тот момент еще никто не знал, что через два дня эшелон перемещенных лиц двинется дальше: русские снова шли, их вождь дал им всего несколько недель на завершение всей этой войны, врага надо добить в его собственном логове, непосредственно в Wolfschanze [12] , ситуация требовала решительности — Центральная Европа нуждалась в освобождении, жемчужины культуры были заминированы, братские народы устами московских радиостанций молили о спасении, всем уже было ясно, что немцам снова, второй раз в этом столетии, каюк — но поезд неизвестно зачем отогнали в Вену и приказали всем выходить с вещами, прямо на станции Wien — Nord [13] , где они провели несколько дней и ночей в ожидании дальнейших распоряжений, периодически спускаясь в бомбоубежища во время воздушных налетов вместе с такими же, как они, бездомными беглецами с Востока и с Балкан, всякими изменниками родины и нацистскими прихвостнями , провокаторами, агентами Чека, старыми уэнеровскими эмигрантами, обломками каких-то других украин, женщинами, детьми и прочей сволочью.
«Обязательно пойди в Пратере на Riesenrad » [14] , — наказывал мне отец перед моим отъездом в Вену. Это было его единственное потрясение в полуразрушенной дунайской столице — чертово колесо, Riesenrad в парке Пратер, он все-таки прокатился на нем, он все-таки увидел Дунай, и Stefansdom [15] , и ратушу, и Votivkirche [16] , и задымленное, зияющее пустотами небо почти с высоты бомбардировщика, он все-таки успел: союзники (а может, большевики?) разбомбили парк и вдрызг разнесли колесо несколько дней спустя, а пока, как и все остальное в немецкоязычной части света, безлюдные аттракционы исправно работали, невзирая на войну и общую гуманитарную катастрофу . «Обязательно пойди на Riesenrad », — твердил он мне через пятьдесят с лишним лет, уже не вставая с постели, — я, собственно, пришел попрощаться перед отъездом — на кой мне в мои тридцать семь этот сраный Riesenrad, хотел было я ответить ему, но, слава богу, промолчал.Впрочем, эта отцовская увлеченность всякими диковинами заслуживает более пристального моего внимания: передвижные зверинцы, зоопарки, серпентарии, гонки мотоциклистов по вертикальной стене, представления Вольфа Мессинга или китайский цирк эпохи раннего Мао Цзэдуна неизменно возникали в его рассказах, как и упомянутый уже криничанский фуникулер и — особый случай — Прозрачный Человек, передвижной экспонат из стекла, привезенный в Станислав в немецкие времена, произведение прусской дисциплины мысли и естествоиспытательского гения, незаменимый при изучении анатомии, — сквозь стеклянную поверхность тела можно было наблюдать за работой искусственных внутренних органов — за кровообращением, выделением желчи, желудочного сока, за лимфой, слюной, мочой, спермой, все было окрашено в соответствующие цвета, пребывало в постоянном движении и взаимодействовало, выставка продолжалась две недели, и отец почти ежедневно приходил на все это смотреть. Потом Прозрачного Человека упаковали в специальный футляр и в бронированном вагоне повезли дальше, куда-нибудь в Тернополь.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Школа беглости пальцев (сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Игнат и Анна - Владимир Бешлягэ - Современная проза
- Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов - Современная проза
- Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев - Современная проза
- Прибой и берега - Эйвинд Юнсон - Современная проза
- Пятая зима магнетизёра - Пер Энквист - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Русский диптих - Всеволод Бенигсен - Современная проза
- Обратный билет - Санто Габор Т. - Современная проза