с которым не расставался в то время практически никогда. Я был зол той решительной злостью, которой наплевать на любые последствия. Видит Бог, если бы Ляля оказался дома, он бы отправился на встречу с чертями в аду (ну, не в рай же этого сученка?) раньше отпущенного ему срока. Я бы зарезал его как свинью без малейших сомнений, настолько я был зол. Но его, на его собачье счастье дома тогда не оказалось. Входная дверь была не заперта, я прошелся по пустой квартире и, плюнув с досады и от злости помочившись на его постель, отправился в больничку зашивать бровь. А потом надо было ехать в Москву, а потом вновь присел, и когда, наконец, освободившись, приехал в свой родной город, Лялю уже похоронили. Сдох, скотина, по пьяни где-то под забором, раньше даже, чем его старший брат, такой же алкаш. Кто-то скажет, что о мертвых, типа, либо хорошее, либо ничего. Но тот, кто это скажет, просто не знает окончания этой поговорки, которую зачем-то обрезали. А полностью она звучит так: О мертвых либо хорошее, либо ничего, кроме правды.
И, хотя Ляля, вроде бы и получил по заслугам, но не от меня же? Я, узнав тогда о его смерти, нажрался от досады, ведь я весь срок мечтал о том, как выйду и завалю эту тварь. Тогда не срослось, срастется сегодня. Махнув еще стопарь «Пшеничной» и нащупав в кармане выкидуху, я взглянул на Леху:
— Слушай, брат, мне тут отлучиться надо ненадолго. Я быстро, обещаю, а ты пока вон к тем подружкам приглядись. Отвечаю, они пришли на съём, я эту породу знаю: придут, сядут, по коктейлю закажут и сидят с ним весь вечер, пока их кто-нибудь за свой столик не пригласит. Потом, когда поедят и попьют за чужой счет, попытаются свалить, но мы им, конечно, этого не позволим, как думаешь?
— Не, не позволим! — подтвердил уже слегка захмелевший друг.
Я подмигнул ему и, поднявшись, пошел к выходу, даже не глядя в сторону компании с Лялей. Иду в туалет, решат они, ресторан же на втором этаже располагается, а туалет внизу, там же, где раздевалка. Впрочем, мне похер, что они там подумают.
Я спустился по лестнице вниз и зашел в туалет. Туалет заодно служил альтернативным входом в ресторан для тех, кого не пускали. Ну, мало ли, бывает, что мест нет, например, а тебе все равно хочется к красивой жизни приобщиться. Кто, интересно, придумал сделать в туалете окно, высотой в два метра, только узкое, но не настолько, чтобы в него нельзя было протиснуться даже не самому худому человеку? Стекла, конечно, были матовые, но окно-то открывалось! Я и сам, бывало, не раз таким способом в этот ресторан попадал, а сейчас вот, из него вышел.
Спрыгнув на землю и поежившись (октябрь месяц на дворе!), я быстро скользнул за угол, где располагался центральный вход. Там всегда кто-то из алкашни по вечерам тусовался в надежде упасть кому-нибудь на хвост. Я подошел к одному отдельно стоявшему в стороне ото всех, жаждущему выпить мужичку, который уже был подшофе, и задал ему провокационный вопрос:
— Выпить хочешь?
Тот, с надеждой посмотрев на меня, сглотнул и ответил просто и без затей:
— Хочу!
— Пошли! — я развернул его за плечи и направил в нужную сторону. Когда подошли к окну туалета, я объяснил ему условия задачи:
— Значит, так. Сейчас лезешь в окно и поднимаешься в зал. Там, за третьим столиком направо от входа сидит компания молодежи, а с ними один постарше, чернявый такой и небритый. Подойдешь к нему, спросишь, он ли брат Ивахи, и скажешь, что его Иваха зовет срочно. Мол, он за углом его ждет, не за этим, а за тем, где кусты, — махнул я рукой на другую сторону здания. — Убедившись, что тот пошел, спускаешься назад и ждешь меня в сортире, понял? Дождешься, получишь от меня полтос и свободен. Вкурил?
— Не обманешь? — засомневался мужичок.
— Не ссы, не обману, только дождись, — заверил его я.
Тому очень хотелось верить, ведь на пятьдесят рублей можно было неплохо так нажраться, даже если брать водяру у таксистов по червонцу за бутылку. Еще и на опохмел останется. И мужик полез в окно.
— Стоять! — тормознул его я. А когда тот в недоумении обернулся, пояснил:
— Куртку снимай, в куртке в ресторан не пустят. А так подумают, что ты в туалет выходил.
В глазах пьянчужки мелькнуло сомнение, но куртка была старой и не совсем чистой, к тому же порванной на рукаве, а выпить хотелось очень. Решившись, он стянул с себя куртку и отдал мне. Я сразу же натянул ее на себя (не май месяц) и подсадил страждущего в окошко. Как только он скрылся с глаз, я быстро побежал вокруг гостиницы, чтобы не отсвечивать у входа. Обежав ее кругом, я подошел к углу и осторожно выглянул. Ляли пока не было.
* * *
В это время Ляля выпивал в компании малолеток, что из уважения к его былым заслугам и отсиженным трем с половиной годам, пригласили его отметить день рождения одного из них в ресторане. Он понимал, что взяли его для солидности, без него могли и не пустить, хотя половине из них уже стукнуло восемнадцать, но кто его знает, как бы сложилось? А в ресторан им очень хотелось, ресторан — это же красивая взрослая жизнь! Ляля смотрел на них мутным взглядом и думал, что половина из них точно сопьется, кто-то наверняка сядет, красивая жизнь — она такая. Но ему это по барабану, лишь бы наливали. И он, накатив еще рюмаху, продолжил свой рассказ о блатной жизни на зоне, в котором было много хвастовства, много вранья и совсем немного правды. Но парни слушали с открытыми ртами, блатная романтика кружила их хмельные и дурные, чего уж там, головы. И между тем Ляля продолжал натравливать их на Пастора, плел и плел им что-то за него, а те ему верили. Пускай, думал он, хоть они отмудохают его как следует, чтобы он, сука, не улыбался своей змеиной ухмылочкой. Здесь не зона, кто с них спросит? А он рисоваться не будет, пойди, потом докажи, что он при делах. Мало ли что пьяным пацанам могло в Пасторе не понравиться, они ж дурные, бакланы, это все знают, могут и до столба докопаться, когда бухие.
И Ляля заливался соловьем, когда к их столику подвалил какой-то мужик и, обращаясь к нему, сказал:
— Ты же брат
