Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С жестяным шумом крылья расправились, ясно обозначились на потолке, нездешним ветром пахнуло в лоб, зашевелило волосы.
— Ну вот… На чем это я остановилась? Да… Ну, и мы…
Она не слышала себя, зато все слышней становилось дыхание больной. В глубине, где-то под одеялом нарастало, шло выше, царапало в горле, тихо клокотало, наконец, выбив преграду, слышался полувздох — и пауза. На отчетливо проступивших скулах разливалось восковое сияние. Ксения боязливо протянула руку — и отдернула. Под пальцами ей почудились оголенные кости…
Как очутилась она на лестничной площадке? Девушка в полосатом халате возбужденно кивала в телефонную трубку и теребила бомбошки на кофточке под халатом. Ксения проскочила ее и скатилась вниз. Пронзительные больничные запахи щекотали ей ноздри — оказывается, она боялась вдохнуть, втянуть в себя воздух как следует все это время. В тесном вестибюле сидели посетители, подобрав ноги под скамейки. От входных дверей дуло. Посетители ждали своей очереди, их окружали сумки, пакеты, авоськи, и еще их окружало облако неразборчивого гула — гула человеческих голосов, когда каждый торопится поделиться собственной надеждой, почти судорожной, поделиться, чтобы его в этой надежде поддержали. Надежда! Она остановилась, ухватясь за облезлые перила. Два побуждения, одинаково сильных, раздирали ее, тянули в разные стороны. Страсть как хотелось ей сбежать в голый, нечистый вестибюль и раствориться среди людей, усталых от рабочего дня и тревоги о близких, — так хотелось! Спрятаться между их спин, затеряться среди незнакомых лиц. Живых, с их живой мимикой, незаметным дыханием здоровых существ. И — вернуться. «Что же это я делаю? — отчетливо прозвучало в ней. — А она там одна… с этой тварью… Что это я?» Она постояла — именно теперь почему-то было никак не управиться с дыханием, — постояла, даже кивнула себе: ничего, это ничего, мы сейчас, — и опрометью рванула наверх.
О, как вовремя ворвалась она в бокс! Тень успела от груди доползти до ключиц больной. А главное — все: и баллоны для кислорода, и сейф, и стулья — уже присыпало бурой пылью, глубокий вечер стоял здесь, сумерки заполнили комнату от пола до потолка. А оттуда, сверху, из мрака, свисали, раскачиваясь, мохнатые нити. Норовили задеть липкими цепкими концами.
«Ах, вот что!» — сказала она себе и поддала ногой свою сумку, упавшую на пол и расслабленно раскинувшую ручки. Гнев бушевал в ней. «Ах так! Ну, это мы еще посмотрим!» Теперь она не боялась глядеть ни вверх, ни в угол. В конце концов, здесь просто плохо убирают. Эта Мироновна, да она старая развалина! Нет, вот Ксения наведет порядок и отправится на поиски швабры. Помнится, она где-то даже ее видела сегодня. И тут с постели — или почудилось? — донеслось тише дуновения:
— Родная… Это ты… А я думала… Приснилось…
Она наклонилась над подушкой и встретила, слабый, угасающий, но еще узнаваемый свет человеческих глаз — и выпрямилась с умиротворенным вздохом. Лица уже не было, но свет — он был! И все вставало на свои места. Бормоча: «Вот сейчас… сейчас… и посмотришь, как хорошо обстряпаем… сейчас…» — она принялась за дело. Она скручивала жгутиками бумажные салфетки и окунала их в свежую, добытую в титане воду, и легко приподнимала голову на бессильной, вдруг необычайно удлинившейся шее; она больше не призывала на помощь сестру, и та только покосилась с недоверием, когда Ксения вихрем пронеслась мимо со своим нехитрым инструментом в руках; протерла водой и одеколоном усталое от неподвижности тело. Она не давала себе ни секунды — расслабиться, испугаться, заболеть от жалости. Стыд и отвращение к себе недавней, к своему страху, к своему падению, — отвращение это бурлило, искало выхода в привычной суете. А главное, этот поток почти бессмысленной работы заслонял от неизбежного. Потому что неизбежное с пыхтением и шуршанием отступило, забилось, втянулось в верхний угол у карниза — но не растаяло, не расточилось. На расчищенном участке пространства, правда, посветлело. И в воздухе появились, вытеснив прежние, бодрые утренние — назло всем! — запахи цветочного одеколона и даже зубной пасты, хотя еще полчаса назад Ксения и подумать бы не успела о такой процедуре. В самих этих ароматах с их преданностью быту, уюту упрямо звенело что-то наперекор темному гнету опасности, подступавшей к горлу. Но часики на запястье тикали неумолимо — и тьма по углам подтягивала силы. Угрюмо тянулись кверху пустые баллоны. Палаческим ложем дыбилась незастеленная койка, ощерив пружины. Стойка для капельницы маскировалась скелетом. Вещи, отслужившие свой срок, изначально мертвые, они ждали прихода своего маршала. И Ксения села, уже не глядя. Усталость — коварная уловка врага — навалилась на нее, и все стало уже безразличным. Вот вытянуть ноги… Распустить напряженные мускулы… Вздремнуть… Она смотрела перед собой и не видела ничего. Стряхнув оцепенение, сжалась: болезнь и надвигающийся мрак растворили — почти! ту, кому она назвалась сестрой, — так давно, в другой жизни! Лиля, где она? Так мало ее осталось в этой комнате. В почти невидимый комочек живого спалось то, что объединялось этим именем: Лиля. Так мал он, этот комочек… Вот встать и уйти… Уйти… Прочь из тьмы.
— Мне что-то страшно… Немного… Поговори… со мной… — прошелестело с кровати. — Что-то… Павлик… Ночь скоро… — голоса уже не было, и изобразить звуки движением губ Лиля тоже не могла, и тем не менее Ксения слышала ясную, четкую речь, хотя и с запинками. Речь Лили, обращенную к ней. Побуждавшую ее вернуться в мир и занять свое место в нем. Ночь? Нет. За окном, там, в запредельной шири, еще тек белый свет, но тени за трубами на крыше углубились, и контур крыши обвело синевой.
— Павлик сейчас придет. Он мне звонил сегодня.
И вдруг веки с невероятным усилием вздернулись, и на миг открылась младенческая размытая голубизна, бессмысленная, не устремленная ни на что. Ксении даже почудилось, что рука поднялась с одеяла в запретительном жесте.
— Не пускай… Не надо… Ему… Лю…
Веки задернулись, как шторы. Свет угас. Пальцы слабо дрогнули под ладонью Ксении. И тотчас тьма злобно бросилась вниз с потолка, атакуя. Бесновалась всласть на одеяле, бросая фантастические тени, они сплетались и разбегались, рисуя зловещие контуры, рассыпая их, кривляясь, беззвучно и нагло насмехаясь над тем,
- Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
- Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
- Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
- Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
- Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
- Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
- Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика