ждала меня, одетая в строгий черный тренировочный костюм. Волосы убраны в тугой пучок, лицо сосредоточенно.
Серьезно настроена. Хорошо. Значит, не считает это игрой.
— Готов, ученик? — спросила она, и в ее голосе прозвучали нотки, которые я слышал у Феликса Рихтеровича, и при этом ее собственные — ирония и легкая издевка.
Кажется, ей нравится, когда я оказываюсь в неловком для себя положении. Ну что ж, пусть наслаждается, пока у нее есть такая возможность.
Она не стала тратить время на разговоры.
— Стойка. Ноги на ширине плеч, задняя стопа перпендикулярно, передняя прямо. Колени согнуты. Вес распределен шестьдесят на сорок на заднюю ногу. Спина прямая.
Четко, ясно, без лишних слов.
Я пытался повторить. Тело, еще помнившее вчерашнюю тренировку с Феликсом, слушалось неохотно. Мышцы ныли, суставы скрипели, координация хромала.
— Не так! — ее голос был резок, как удар клинка. — Ты заваливаешься вперед! Спину выпрями! Ты не мешок с навозом тащишь, а собственное тело!
Она подошла и, сначала не касаясь меня, начала корректировать мою позу.
— Вот здесь, — она провела рукой в воздухе, очерчивая линию от моего плеча до бедра. — Представь, что у тебя внутри стальной стержень. Не гнись!
И, явно не выдержав моих ошибок, положила руку на мое плечо. Осторожно, словно боялась, что ее тут же ударит током. Но от прикосновения, как и тогда на приеме у Муравьева во время танца, ничего не случилось.
Нет желания мне навредить — нет и проблем.
— Плечи расслабь! Напряжены только ноги и кор! — сказала она, выравнивая мою осанку и постукивая по торсу. — Дыши! Ты не дышишь, Громов! Вдох на подготовке, выдох на движении!
Она гоняла меня по площадке, заставляя делать шаги вперед, назад, в стороны. «Шассе», «балестра», «флеш-атака». Термины, которые еще вчера ничего не значили, теперь обретали форму и смысл. Я повторял за ней как марионетка, пытаясь скопировать ее легкие, пружинистые движения.
Она красива, когда двигается. Каждое движение точно, каждый шаг продуман.
Я чувствовал, как горят мышцы, как сбивается дыхание, как каждая клетка тела протестует против этой непривычной нагрузки. Но я продолжал. Потому что понимал — это необходимо.
Лидия почти во всем подражала своему учителю. Скрупулезна, дотошна и безжалостна. Она видела каждую мою ошибку, каждую неточность, и с явным удовольствием тыкала меня в эти косяки.
— Левая рука! Где левая рука⁈ Она у тебя болтается как плетка! Баланс! Кор! Дыши, говорю!
Но мне от того было только лучше. Чем больше прорех будет устранено — тем быстрее растет моя компетентность.
А на Лидию я не держал зла. Тяжело сердиться на человека, который, во-первых, пытается тебе помочь, во-вторых, разбирается в деле стократ лучше тебя, ну и очень четко просвещает.
Тем не менее, я проклинал все на свете, но останавливаться не собирался. Она права. Без этой базы, без этой муштры, все мои инстинкты и рефлексы были бесполезны.
И потому что в глубине души я был ей благодарен. Она не просто отбывала повинность. Она действительно учила меня. И это было важнее любых слов.
Важнее любых слов о ненависти.
Глава 4
После тренировки мы вернулись домой. Я видел, что даже Лидия вымоталась, хотя она явно очень давно не занималась такими интенсивными упражнениями. Ее щеки и скулы раскраснелись, прическа растрепалась, и сама она взмокла, хоть выжимай.
Тело гудело. Мышцы горели. Каждый сустав и каждая связка протестовали после этой «разминки» и требовали немедленного отдыха.
Девушки молча разошлись. Я слышал, как через минуту Лидия вышла из своей комнаты и закрылась в душевой. Алиса же ушла в холл, где увалилась на диван и стала залипать в телефоне, листая ленту.
Они явно устали. Не столько от тренировки, сколько от всего. От этого бесконечного калейдоскопа событий, который всосал нас и не собирался отпускать. Я это понимал, потому что устал не меньше.
Но, внутри было странное чувство. Ощущение, что я… живу. Настоящую жизнь, полную приключений и проблем, которые нужно решать. Не выбирать, что сегодня заказать на ужин, а что-то более глобальное, влияющее на мою жизнь.
Я остановился посреди холла, оглядываясь. Пыль. За время нашего проживания она разлеглась тонким слоем на мебели, потому что ее никто не убирал. Пауки успели свить уютные гнезда в углах под высокими потолками.
И в довершение — разводы на входе на мраморном полу, оставленные нашими мокрыми ботинками в тот самый первый день. Дом требовал ухода, но мы жили в нем и словно ждали, что кто-то придет и наведет порядок.
Только сейчас я понял это абсолютно четко: никто не придет.
Мысль была внезапной и простой. Мы не можем вечно жить в ожидании следующей катастрофы, прячась друг от друга по разным комнатам. Не можем вечно питаться яичницей и бутербродами, словно студенты в общежитии.
Это мой дом. То есть… теперь это мой дом. И если он мой, то он должна быть… домом. Местом, куда хочется возвращаться. Местом, где есть порядок.
Когда девушки, свежие после душа и переодетые в домашнее, снова сошлись в холле, я нарушил тишину.
— Итак, — начал я. — Я тут подумал. Вскрытие эльфа я все равно буду проводить завтра. Сегодняшняя тренировка отняла последние силы, и лезть с таким состоянием к секционному столу — верх непрофессионализма. Поэтому займусь им с самого утра. К тому же должна приехать Воронцова.
Они смотрели на меня, не понимая, к чему я веду. В их глазах читалась настороженность. Сейчас он что-то придумает. Снова.
— Поэтому, — я сделал паузу, обводя их взглядом. — Предлагаю провести остаток дня с пользой и заняться генеральной уборкой.
Тишина. Алиса моргнула, ее мозг, кажется, пытался обработать это словосочетание «Громов» и «генеральная уборка». А вот Лидия… на ее лице отразилась вся палитра аристократического возмущения. Она выпрямила спину, ее подбородок вздернулся.
— Громов, — ее голос был холоден, как лед Байкала. — Мы что, прислуга тебе?
Это был ожидаемый вопрос. И я был к нему готов.
— Прислуга? — я вскинул бровь. — Нет, Лидия. Ты моя ассистентка. Официально трудоустроенная, с окладом и будущими премиальными. Как и Алиса. Но живете вы, если мне не изменяет память, не в казенной квартире, а в моем доме. Бесплатно.
Я не давил. Я констатировал факты.
— Этот дом, — я обвел рукой давно не прибираемый холл, — теперь наше общее пространство. И я не собираюсь жить в хлеву.
