Эта традиция шла, по-видимому, еще от прудов Измайлова, в которых также рыба была приучена выплывать «на жор» по звону колокольчика. Кормили рыбу «печеным хлебом». Говорили, что там водились щуки, в жабрах которых висели золотые кольца времен Ивана Грозного. Московская традиция перекочевала в Петергоф и прижилась там. В Петергофе государыня много ходила пешком. Известно, что Екатерина II «шествовала садом в Марлино (т. е. к Марли. –
Е. А.), при котором из лежащего пруда забавлялась рыбною ловлею». В 1774 г. «тут у пруда Ея величество соизволила сесть и кормить рыбу, по сем соизволила приказать подать орженаго хлеба с солью ломтями, коими кормят рыбу, и по подаче оный хлеб Ея величества соизволила кушать, також фрейлины и кавалеры кушали»[836].
Жажда фонтанов, или Хитрость мастерства
Но вернемся к петровским временам. В своем дневнике 8 августа 1721 г. Берхгольц записал, что ездил вместе с другими в Ропшу, где «царь и знатнейшие русские вельможи собственноручно открыли работы, и притом так, что Его величество прежде всех приложил к земле заступ»[837]. Событие было действительно важнейшее. С самого первого дня Петергофа проблема воды для каскадов и фонтанов казалась неразрешимой. С ней не справился даже Леблон и другие знатоки фонтанного дела. Леблон, при всей его оригинальности, не предложил ничего лучшего, как «зделать ветреную мельницу и машину конскую для поднятия воды из двух колодезей», а также создать систему накопительных прудов[838]. Но это не решало проблемы водоснабжения фонтанов – мы знаем это уже по Летнему саду. Наконец, в 1720 г. Петр и его инженеры (среди них был заметен выучившийся за границей гидравлик Василий Туволков) после долгих поисков нашли способ, как обеспечить петергофские фонтаны живительной для них влагой. Был проложен канал самотечного водовода с Ропшинских высот, начинавшийся с территории имения канцлера Г.И. Головкина. Канал выкопали за год, и Берхгольц присутствовал при его открытии 8 августа. После торжественной церемонии хозяин имения обильно угощал гостей. Петр на заре встал и поспешил домой – в Петергоф. Неизвестно, опередил ли он воду. 9 августа она должна была добежать до Петергофа и ударить тугими струями первых фонтанов и водометов. Нет, пропустить такое событие царь не мог!
Как ни прекрасен Петергоф во все времена года, особенно потрясает он тогда, когда оживают фонтаны. Движение воды в небе, на земле, над головой, под ногами, ее непрерывное сверкание, неумолчный шум, грохот, шепот, шелест – как будто вокруг спешат, суетятся, лопочут сотни живых, добрых, хлопотливых существ. Конечно, в пристрастии Петра к фонтанам было много от его любви к воде, к ее движению. Но и не только это. Ему было важно с помощью знаний и труда подчинить стихию воды человеку и, торжествуя, любоваться, как «хитрость мастерства, преодолев природу… принуждает вверхь скакать высоко воду, хотя ей тягость вниз и жидкость течь велит» (слова М.В. Ломоносова).
Леблон предложил Петру так называемый «Водяной план» – создать «сады фонтанов», т. е. целую систему водометов, фонтанов и каскадов. И план этот Петр одобрил. Но Леблон умер, и фонтаны продолжил строить итальянский архитектор Н. Микетти. Началась «борьба» французской и итальянских школ фонтанного искусства. Во главе одной стояли Жерар и Поль Суалем, а во главе другой – Джованни и Джулиано Бараттини. Больше всех выиграл от этой «борьбы» Петергоф, в чем мы теперь и убеждаемся, глядя, как в партерах, по сторонам Большого каскада, мощно и высоко бьют два «водяных столба толщиною в руку» (как писал французский дипломат Ж.Ж. Кампредон). Это Большие фонтаны, или «Чаши». Западный, «Итальянский», так же прекрасен, как и его восточный сосед – «Французский». Возможно, один из них 8 июля 1721 г. испытывал сам Петр. Он вообще был главным строителем, душой дела. Именно Петр ввел в русскую речь само слово «фонтан». Написанные им инструкции «Что надлежит делать и доделать в Петергофе» и другие распоряжения свидетельствуют о том, что царь помнил все и знал мельчайшие детали стройки, в том числе и дела по фонтанам и каскадам.
К 1723 г. многое из задуманного государем в Петергофе было закончено или достраивалось. Появились дворцы, Верхний сад и Нижний парк, Большой каскад, множество водометов, павильоны, трельяжи. На 16 больших фонтанах и двух каскадах красовались бюсты, статуи, вазы из дерева, свинца, многие были позолочены. 13–15 августа 1723 г. Петр устроил в Петергофе роскошный прием иностранным дипломатам. Сделано это было с умыслом – император хотел показать всему миру свои успехи. Гости только что присутствовали в Кронштадте при торжественной и символической «встрече» русского флота со знаменитым Ботиком Петра. Оттуда на яхтах они приплыли в Петергоф. Берхгольц писал: «Мы вошли в прекрасный большой канал, протекающий прямо перед дворцом. Канал этот занимает в длину полверсты и так широк, что в нем могут стоять рядом три буера»[839]. Он отметил, что по каналу можно было войти на яхтах в большой ковш – бассейн под самой горой, и уже пешком подняться наверх по деревянным лестницам. Вдоль берегов канала встали 115 яхт и буеров, разукрашенные флагами и вымпелами.
Зрелище прекрасной морской резиденции восхитило гостей. Петр сам водил иностранных дипломатов по Петергофу, показывая все постройки, фонтаны и рассказывая о них. Это была первая в истории Петергофа экскурсия. В Больших палатах, в самом большом зале (тогда он назывался «Итальянский салон») были поставлены столы для гостей. Их угощали, играла музыка. Самого царя на пиру не было, и от имени хозяина иностранцев принимал (или, как тогда говорили, «трактовал») вице-канцлер Петр Шафиров. Петр же с Екатериной и ближним окружением удалился в любимый Монплезир, где они и обедали.
Строительство рая
Разбить регулярный парк в совершенно дикой местности, придать ему черты земного рая было делом трудным, а в столь короткий срок – вообще невыполнимым. Но Петр не жалел для этого ни средств, ни людей. Архитекторы Браунштейн, потом Леблон, Микетти, Земцов работали над планировкой и сооружениями Верхнего сада и Нижнего парка не меньше, чем над дворцами Петергофа. Устройством парков занимались заморские садовники. В 1717 г. был нанят французский садовник Андрей Годдо и тотчас был «определен к садам» для работы в Петергофе и Стрельне[840]. Но все-таки главным петергофским садовником стал Леонард фон Гарнифельт, который долгие годы трудился в Петергофе и знал каждый его уголок. Он имел много русских учеников, которых наставлял тщательно и систематически. Сохранилось его требование в Канцелярию от строений о присылке букварей для своих неграмотных учеников – без грамоты садового дела не изучишь[841].
Тысячи строителей производили
