(такие и теперь стоят по берегам рек и каналов): одноэтажная кирпичная неоштукатуренная постройка под крышей с переломами, окна с мелкой расстекловкой и типично голландскими подъемными рамами. Сквозь них виден мраморный пол, отблеск огня в большом камине, дубовые панели на стенах, потемневшие от времени картины. Как и в Голландии, помещения здесь небольшие, уютные.
Отступление:
Утро в Монплезире
Петр при каждом удобном случае стремился в Петергоф. На гравюре А.Ф. Зубова «Панорама Петербурга» мы видим царскую яхту. Свежий ветер надувает парус, тупоносое голландское суденышко рассекает волны, хлопает флаг на корме… Дочери-царевны и гости спрятались в маленькой теплой каюте, а великий моряк правит яхтой. Екатерина же, как всегда рядом – боевая подруга! Так и кажется, что яхта идет на взморье, в Петергоф. А там уже поджидают их: «Его величество изволил идти с государыней императрицей и с царевнами поутру в 8-м часу на яхте в Питергоф, а при них князь Василий Долгорукий и Александр Головкин»[813]. Зачем царь взял с собой посланников в Копенгагене и в Берлине на семейную прогулку, мы не знаем, но, вероятно, не забавы ради… Дела в Европе отдохнуть не дают! В начале 20-х гг. XVIII в. Петр часто бывал в Петергофе с женой и детьми. Теперь, на пороге старости, он особенно дорожил семьей. А старость уже подкрадывалась к царю, ведь он никогда не берег себя – ни в штормовом море, ни в боях, ни за пиршественным столом. Особенно дорога ему стала Екатерина. Иногда они отправлялись в Петергоф раздельно: она – по берегу, он – на яхте. Когда 30 июля 1720 г. Петр вошел на яхте в Большой канал Петергофа и дал залп из пушек, Екатерина подъезжала к Монплезиру по дороге из Стрельны. Узнав, что яхта входит в канал, она поспешила ей навстречу, и царь «посредине канала с яхты своей изволил сойти и пошел к Момплезиру, где Его величество встретила государыня царица у статуи, называемой Адам, и тут изволили жаловать вином»[814].
Можно представить себе, как наутро Петр просыпался в своем Монплезире (сам он писал «Момплезир»), в уютной спальне. Здесь было покойно и тихо. Стены затянуты зеленой шерстяной тканью, а чтобы не беспокоил свет белых ночей, можно было у большой кровати задернуть полог. Царь умывался из кувшина, одевался и выходил в Секретарскую, где всегда дежурил денщик. День на редкость погожий – все залито солнцем: белый камин, на полках которого сияют ярко-синие китайские чашечки, дубовые с изразцовыми вставками, натертый паркет. Одна дверь вела прямо в сад, другая – в длинную, тоже пронизанную солнцем галерею. В непогоду здесь можно было прогуливаться, покуривать трубку, глядя на цветники и фонтаны Монплезирского сада. Петр пошел из Секретарской в Морской кабинет, так похожий на капитанскую каюту. Из окон был виден залив, идущие по фарватеру корабли. На изразцах изображены тринадцать типов тогдашних кораблей, в шкафу – морские приборы и лоции. В Морской кабинет доносится звон посуды из Буфетной, а из Кухни, украшенной голландскими изразцами, уже долетает запах «кофию». Это вставшая раньше государя Екатерина вместе с поваром Яном Фельтеном готовит царю завтрак. О том, что она порой «изволила стряпать на кухне сама», известно из дворцовых документов. Вряд ли скромный в быту царь завтракал в роскошном и большом Зале с плафоном-куполом, украшенным нарядной французской живописью, или в Лаковом кабинете, стены которого покрыты живописными панно в китайском стиле (их делал, а потом реставрировал «мебели лакового дела мастер» Гендрик Броумкост).
Скорее всего, государь садился за стол в Буфетной или приказывал вынести поднос на террасу, основанием которой служат гранитные валуны, а «пол» выложен красными и желтыми голландскими кирпичами (клинкертами), поставленными на ребро и образовавшими типично голландский узор. Здесь, на берегу моря, на вольном воздухе, Петр чувствовал себя как на корабельной палубе. Отсюда он мог отправиться на стройку в глубине парка или, пройдя на деревянную, выкрашенную охрой пристань, спрыгнуть на стоявший всегда наготове буер, поднять на нем белый парус и помчаться к виднеющемуся вдали Кронштадту, к «деткам» – любимым кораблям. Простор и благодать!
Монплезир
До отъезда за границу в 1716 г. Петр успел немало сделать в Петергофе. С 1714 г. начали копать главный канал от залива к подножию горы, заложили Большой и Малый гроты. Тогда же была детально разработана идея Верхнего сада и Нижнего парка с сетью аллей. Работами руководил Браунштейн под надзором А.Д. Меншикова. За границей Петр думал о Петергофе, о том, как его украсить. Приехав во Францию, он увидел Версаль и был потрясен им. Роскошь французской парковой архитектуры затмила простоту голландских бюргерских усадеб. Петр решил перестроить Петергоф и создать «огород, не хуже версальского» в Стрельне, неподалеку от Петергофа. Для работ в новом, французском стиле пригласили знаменитого архитектора Жана Леблона, который приехал в Россию в августе 1716 г.
Леблон занялся и Стрельной, и Петергофом, где перестраивал Верхние палаты, находя, что как парадная резиденция они «весьма малы для съезда двора»[815]. Поэтому началась переделка дворца, продолженная уже после смерти Леблона Н. Микетти[816]. Леблон заново перепланировал Большой каскад, парки. Он сразу же забраковал всю проведенную до него работу в Большом канале, и Петру, несмотря на большие расходы, пришлось согласиться с новым планом расширения и углубления Большого канала[817]. Леблону, большому знатоку дворцового комфорта, принадлежала идея канализации и водопровода в кухне Монплезира, куда вода шла из системы фонтанов[818].
С Леблоном, как уже сказано, приехало много прекрасных мастеров разных ремесел, и Петергоф стал местом применения их талантов. Их работы до сих пор украшают Петергоф, придают ему выразительный «французский блеск», идет ли речь о резьбе Э. Фоле и Ж. Мишеля по эскизам Н. Пино, или о выполненной Ф. Пильманом росписи плафона в Большом зале Монплезира[819], о бело-черных мраморных плитках пола в этом зале, выложенных мастером А. Кардасье (указ об отпуске плиток последовал 6 апреля 1720 г.[820]), или же об ограде Г. Белина на балконах Эрмитажа по типу решеток с любимого Петром корабля «Ингерманландия»[821]. Строительство велось поспешно, зимой и летом. Когда возвели флигели «по обе стороны Больших палат на горе» и приступили к их отделке, то в декабре 1722 г. в помещение были поставлены особые чугунные печи, позволявшие вести непрерывно отделочные работы19. По-видимому, к смерти Петра работы по художественному оформлению дворца закончены не были, и в 1726 г. Сенявин объявил, что докладывал Меншикову
