Он позвонил Билли Коксу и попросил его присоединиться. В своей типичной неконфликтной манере Джими так и не сказал Ноэлю, что его исключили из группы, оставив это дело офису Джеффри. Для успокоения совести Джими сыграл на сольном альбоме, над которым работал Ноэль, но это была ничтожная жертва – после той сессии эти двое больше никогда не играли вместе.
Весенний тур 1970 года начался 25 апреля на арене Форум в Лос-Анджелесе. Как и многие другие выступления того года, концерт был заявлен как шоу The Experience, хотя внизу газетного объявления мелким шрифтом участниками группы были указаны Билли Кокс и Митч Митчелл. По словам Кокса, Джими какое-то время думал о том, чтобы продолжить использовать название Band of Gypsys. «Мы назвали группу “The Jimi Hendrix Experience и новый парень Кокс”», – вспоминал Кокс. Митч Митчелл же был просто счастлив снова играть с Джими.
Несмотря на разночтения в названии, этот тур заслужил лучшие отзывы в карьере Джими. «Хендрикс источает секс и звук», – написал Роберт Хилберн в Los Angeles Times о первом шоу. Джими исполнил несколько старых хитов, но более половины песен были неизданными и звучали впервые. Две из них – “Machine Gun” и “Message to Love” – были из альбома живых выступлений Band of Gypsys, вышедшего днем ранее. «Новые композиции вызвали меньше энтузиазма», – отметил Хилберн. Эта тенденция прослеживалась на протяжении всего тура. Кроме того, Джими сократил количество своих трюков с гитарой, что также разочаровало некоторых поклонников, но придало ему больше энергии от игры. Хотя некоторые критики скучали по Ноэлю, Митч играл лучше, чем когда-либо, а его джазовый стиль хорошо сочетался с новыми песнями. «Митч был просто охуенным барабанщиком, – говорил Боб Левин. – С его способностью импровизировать он был идеальным барабанщиком для Джими».
Хотя Бадди Майлза уволили из группы Gypsys, его пригласили на несколько концертов в качестве музыканта на разогреве, к тому же он продолжал дружить с Джими. Еще более заметной была третья группа Лос-Анджелеса, Ballin’ Jack, специально отобранная Джими. В группу входили Лютер Рабб и Ронни Хэммон, оба из Сиэтла. Лютер был участником самой первой группы Джими, The Velvetones. Джими часто говорил о том, чтобы старые напарники присоединялись к нему в турне, но четыре концерта Ballin’ Jack были первым и единственным разом, когда это желание осуществилось. Он был щедр по отношению к старым друзьям: им хорошо платили и давали играть полный, а не сокращенный сет. «Джими был буквально готов снять с себя последнюю рубашку ради друзей, – вспоминал Хэммон. – Однажды вечером он уходил со сцены, и я сказал: «Классная рубашка». Он снял ее и протянул мне». Он подарил Лютеру парадное пальто, которое купил в Лондоне, потому что, по его мнению, Лютер выглядел в нем лучше, чем он сам.
Лютер, знавший Хендрикса со средней школы, был всерьез обеспокоен проблемой Джими с наркотиками, которая разыгралась всего через год после дела о героине в Торонто. «Он перешел черту, – вспоминал Лютер. – Он понимал, что это причиняет ему боль. Он прилагал усилия, чтобы бороться, но каким-то образом, через руководство или кого-то еще, окружающие всегда снабжали его наркотиками». Были ли это стимуляторы, снотворное, кокаин или героин, казалось, что в гримерке Джими всегда были горы наркотиков. Лютер был одним из немногих в его окружении, кто ставил вопрос ребром – остальные в большинстве своем были слишком напуганы. «Он сказал, что бросит, просто чтобы заткнуть меня», – сказал Лютер. Вместо этого, вскоре после их стычки, Ballin’ Jack переехали в другой в отель и больше не жили с Джими.
Несмотря на эти проблемы, гастроли с друзьями из Сиэтла наполнили Хендрикса легкостью, которую он редко испытывал в турах, и гримерка Ballin’ Jack стала его главным убежищем от проблем. Перед выступлением он курил марихуану, а перед выходом на сцену выдыхал в лицо Ронни Хэммону, спрашивая, пахнет ли травкой. Если Хэммон говорил ему, что у него плохо пахнет изо рта, Джими жевал жвачку. «Он жевал много жвачки», – говорил Хэммон.
И все же, возможно, самой большой отдушиной, разделяемой Джими со старыми друзьями, была музыка. По мере того как тур продолжался, он чувствовал, что обязан исполнять больше хитов. Однажды Джими признался Лютеру, что носил на сцене кричащую возмутительную одежду, потому что хотел, чтобы в следующий раз люди вернулись на его концерт посмотреть, в какой очередной безумный наряд он одет. «Он ненавидел исполнять хиты, – сказал Лютер, – но чувствовал, что обязан их исполнять. У него все еще было представление, уходящее корнями в «шоу», о том, что он должен играть за спиной или зубами, потому что именно за этим люди приходят на его концерты». Чтобы бороться с пресловутым «шоу», Джими приходил в гримерку Ballin’ Jack, где они играли “It’s Alright”, “Further On Up the Road” и другую классику. «Он называл наши частные концерты «сиэтлскими спешлами», – рассказывал Лютер. – Люди в зале их не слышали, но это были его лучшие выступления».
Всего через неделю после начала тура Джими уже боролся с усталостью от монотонной рутины, и в Мэдисоне, штат Висконсин, он вышел на сцену пьяным. Невнятным голосом он предположил, что война во Вьетнаме может стать концом Америки: «Еще чуть-чуть, и каждый из нас будет полностью уничтожен из-за какого-то дерьма, которое наговорили старики». Это было не столько изложением его политических взглядов, которые менялись в зависимости от того, с кем он разговаривал, сколько отражением растущей паранойи. На сцене он пошутил, что ему нужен косяк, и объяснил, что “Room Full of Mirrors” рассказывает о том моменте, «когда ты настолько под кайфом, что все, что ты можешь видеть, – это ты сам, твои отражения повсюду». В двух вступительных речах к песням в тот вечер он упомянул Христа. Джума Султан вспоминал, что к 1969 году Джими все чаще читал Библию: «Он держал ее открытой у себя дома и внимательно читал, вероятно, впервые в своей жизни». Наркотики, религия и женщины были лишь некоторыми из многих вещей, за которые ухватился Джими в поисках стержня в жизни, которая все больше выходила из-под контроля.
В Мэдисоне Хендрикс принял слишком много чего-то в дополнение к алкоголю, и его сценический монолог приобрел оттенок отчаяния. Перед “Ezy Ryder” он сказал, что песня была вдохновлена фильмом, но его монолог также коснулся темы смерти, которая стала для него все более частой после поездки к марокканской гадалке на таро: «Я пытался помочь нам, но в конце концов все просто взорвалось, понимаете? И это была только
