от образа 1967 года, что казалось, будто их носит совершенно другой человек: брюки теперь всегда были бархатными или синими джинсами; ведьминский колпак уступил место повязкам; старинный военный мундир заменили рубашки-кимоно и яркие шарфы.
Эмили Турен была художницей и жила в собственной мастерской в Лос-Анджелесе. Джими иногда оставался у нее, чтобы отдохнуть от внимания общества, преследовавшего его по пятам. «Вокруг него был настоящий зоопарк», – вспоминала Эмили. Во время своих визитов Джими часто использовал ее инструменты и рисовал. Он оставил после себя сотни рисунков и картин. «Он был очень, очень хорош», – говорила она. Джими признавался Турен, что если бы он не добился успеха в музыке, то попробовал бы себя в коммерческом искусстве.
Концерты в Беркли – пример того, что группа называла концертами выходного дня, на них приходилось вылетать в последнюю минуту. Джими провел большую часть весны и лета 1970 года в студии, безуспешно пытаясь закончить работу над новым альбомом. Уже в декабре 1969 года он говорил журналистам, что собрал достаточно песен еще для двух альбомов, но не мог решить, когда их выпустить. К следующему лету у него было достаточно материала для четырех альбомов, но Джими все еще не был готов что-либо выпустить и, будучи одержимым, проводил целые дни, работая над одним наложением. «Такая длительная работа обходилась нам очень дорого, но другого варианта с Джими просто не было», – вспоминал звукорежиссер Эдди Крамер. Записи Джими редко планировались заранее, и он привлекал музыкантов, с которыми познакомился в клубе ранее тем же вечером. Однажды он даже пригласил на запись водителя такси, который упомянул, что играет на конги.
Все стало немного проще, когда постройка студии Electric Lady была близка к завершению. Поскольку заведением владели Джими и Майкл Джеффри, затраты на аренду существенно сократились. «Он очень гордился этой студией, – вспоминал Эдди Крамер. – Быть чернокожим парнем его происхождения, зарабатывать много денег и владеть собственной студией в Нью-Йорке было для него вершиной успеха. Он перенес много ударов от жизни, но теперь был на вершине». Было время, когда Джими был готов бросить все свои песни и просто оставаться в студии; она была лучшей в Нью-Йорке и принадлежала ему. Студия стала для него домом вдали от дома. Более того, собственная студия позволяла Хендриксу на полную пользоваться своим перфекционизмом. Так, на записи 1 июля он сделал девятнадцать различных дублей “Dolly Dagger”, прежде чем остался доволен результатом. «Ему нравилась студия, и он проводил в ней ночи напролет, – вспоминал Диринг Хоу. – Однако он так зацикливался на каждой песне, что на восемь тактов уходило три дня».
К середине июня Джими начал собирать песни для черновика своего следующего альбома. Он рассматривал несколько возможных названий, среди которых было First Rays of the New Rising Sun (англ. «Первые лучи нового восходящего солнца»), но так и не выбрал финальный. Они с Джеффри разошлись во мнениях по поводу формы релиза: Джеффри считал, что единый альбом будет лучше продаваться, в то время как Джими предлагал выпустить сет из трех частей: People, Hell и Angels (англ. «Люди», «Ад» и «Ангелы»). Единственной более-менее готовой наработкой по альбому стал список песен под названием Songs for LP, Strate Ahead, который Джими составил в июне. В него вошли “Room Full of Mirrors”, “Ezy Ryder”, “Angel”, “Cherokee Mist”, “Dolly Dagger” и еще двадцать других песен.
Тем летом турне, которое, казалось, никогда не закончится, привело Джими в Даллас, Хьюстон, Бостон и несколько других городов. Единственное шоу, для которого не нужно было никуда лететь на самолете, прошло 17 июля на острове Рэндаллс в Нью-Йорке в рамках Нью-Йоркского поп-фестиваля. Некоторые радикальные группы, в том числе «Йиппи», «Молодые лорды», «Черные пантеры» и «Белые пантеры», потребовали вернуть все вырученные от продажи билетов средства и пригрозили погромами. Промоутеры сделали пожертвования каждой группе, но тысячи протестующих все равно пробрались внутрь без билетов. Джими не выходил на сцену до 4 утра, и пока он играл, система громкой связи постоянно перелавливала радиопередачи. Неисправности привели Джими в скверное настроение, и он несколько раз огрызнулся на толпу. Когда он посвятил “Voodoo Chile” Девону, Колетт, Дирингу и нескольким другим людям, толпа начала неодобрительно свистеть. «Идите к черту, – ответил Джими. – Это мои друзья».
Концерт на острове Рэндаллс должен был стать последним выступлением Джими на сцене в Нью-Йорке. В этом городе он голодал, боролся за признание в аптауне и в конечном счете нашел себя в Гринвич-Виллидж. Со временем он стал одним из самых успешных музыкантов, когда-либо ассоциировавшихся с Нью-Йорком. Концерт вряд ли можно было назвать подобающим прощанием, и, когда закончилась финальная песня, радиостанция снова заглушила гитару Джими. Его последние слова толпе на поп-фестивале были полны гнева: «Пошли вы, и спокойной ночи».
Через десять дней Джими снова летел на запад, чтобы дать концерт в Сиэтле. Джеффри договорился о бронировании в последнюю минуту, и Хендрикс согласился, думая, что это поможет команде справиться с ошеломляющими счетами: хотя он был мировой суперзвездой, его главными музыкальными площадками оставались Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Лондон, Европа и его родной Сиэтл. Шоу было запланировано на Sick’s Stadium, стадионе на двадцать шесть тысяч мест в Долине Ренье – родине Seattle Pilots, пока Бад Селиг не перевел команду в Милуоки весной 1970 года. Это был первый и единственный раз, когда Джими в статусе звезды выступал в своем старом районе. В юности он бесчисленное количество раз проходил мимо стадиона Sick’s Stadium, возможно, мечтая о том, что однажды окажется в центре внимания его посетителей, – и ему это удалось.
В воскресенье 26 июля Джими вылетел утренним рейсом в Сиэтл. Хотя начало было запланировано на 14:30, из-за двух групп на распеве и необычайно длинных перерывов между сетами концерт начался только вечером. Джими надеялся поспать несколько часов после полудня, но это оказалось невозможным, когда на пороге появилась его семья. «У него не было ни одной свободной минуты», – вспоминал продюсер Дэн Фиала. Джими заранее просил, чтобы семье не сообщали время его прибытия. «Они звонили в наш офис по десять раз на дню, говоря, что приедут забрать его, – замечал Фиала. – Руководство же говорило: “Мы должны изолировать его от семьи, они сводят парня с ума”». Во время каждого визита в Сиэтл Джими казался раздавленным: хотя ему нравилось видеться со своей семьей, эти встречи только подчеркивали разницу между «двумя мирами». В Сиэтле он был Бастером Хендриксом, который все еще подчинялся своему отцу; в остальном мире он был супер-звездой, человеком, который сделал себя
