Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ах, Тинда!
Сколь пламенной была она в тот вечер!
Ее обнаженные руки вырвались навстречу ему сквозь решетку, подобные двум языкам белого пламени, каким пылала и вся Тинда.
И когда она заговорила, было в ее голосе что-то вроде всхлипа ребенка, получившего долгожданный подарок — ведь первая вспышка радости бывает так похожа на рыдание!
— Вашичек, что же ты так долго не приходил?!
Не успел он ответить, как ее горячие руки обвились вокруг его шеи, и подарен ему был такой поцелуй, о возможности какого ему еще и не снилось. Поцелуй того сорта, о каком без преувеличения можно сказать, что он выпивает всю душу, — и вцепившийся в прутья решетки Вацлав, этот закаленный спортсмен, вынужден был ловить воздух ноздрями, а у Тинды бурно вздымались плечи еще долго после этой ферматы в песне без слов и мелодии.
Вообще тот вечер...
Никогда еще Вацлав с такой болью и с таким блаженством не чувствовал, что решетка на окне Тинды есть преграда между его адом и раем. Если бы он знал историю о рыцаре, который осаждал замок прекрасной вдовы, чтобы с бою добыть ее руку, но сам попал в плен и, посаженный в железную клетку на башне, должен был смотреть на свою даму, которая ежедневно представала перед ним во всей своей красоте и без единого покрова, — Вацлав наверняка сравнил бы свою участь с уделом того рыцаря. Ибо, если не считать решетки, покровов на Тинде в тот вечер тоже было очень мало.
Прежде ему иной раз приходило на ум, что он попросту предмет извращенной забавы довольно безнравственной девы, удобным образом ограждавшей свою полуневинность железной решеткой, предоставляя ему ровно столько наслаждения, сколько эта решетка позволяла. Но в тот вечер он знал твердо — не будь этих кованых прутьев, их ночь закончилась бы с пением жаворонка — вернее, воробья, поскольку иных певчих птиц в пределах «Папирки» не водилось.
Прежде Тинда, случалось, мучила его вспышками невероятной нежности, в последний момент отступая от его жадных рук; сегодня она лежала грудью на подоконнике, совершенно истомленная желанием, и обнимала его за шею, и жаркое дыхание рвалось из ее полуоткрытых губ, такое невыразимо сладостное и благовонное, что не сравнить его ни с какими ароматами цветов, а он впитывал его с еще большей алчностью, чем ее страстные слова, сегодня лишенные всякой фривольности, до которой обычно она бывала охотница. И сегодня она совсем не сопротивлялась его жадным рукам.
Кто знает, долго ли продолжалось бы это единоборство, если б не вмешалась полная луна, врагиня влюбленных. Она выкатилась из плотных облаков столь внезапно и ударила лучами в стену виллы столь резко, что Вацлаву оставалось лишь позорно бежать. Очнулся он уже только в своем убежище, не зная даже, сколько длилось его опьянение; губы его пылали, на шее, которую так долго обнимали горячие руки Тинды, он ощутил вдруг холод.
В пролетарском парне заговорило некое сожалительное удивление тем, какая разница между ласками, познанными им в доступных объятиях, и любовью принцесс, чье дыхание благовонно, принцесс в роскошном ночном уборе с рукавами, спускающимися до полу и предназначенными только для того, чтобы обнажать закрытое.
Потом в мозгу его молнией блеснуло:
«Патриций» — «Рапид» 0:2!
Ну да, вот в чем секрет жаркой нежности барышни Улликовой, которая до сих пор дразнила его, этого льва за решеткой, отнимала свои ручки, тогда как сегодня полностью отдавала их ему на съедение!
Вацлав, конечно же, разглядел Тинду на веранде клуба в окружении всей аристократической компании «Патриция» и с надлежащим чувством отметил про себя ее демонстративную овацию, явно адресованную ему; потому-то и был он уверен, что сегодня она явится к «испанской серенаде», как она это называла, ссылаясь на обычай испанских красавиц принимать своих поклонников наедине не иначе, как за «железной дуэньей», сиречь решеткой.
Все это произошло в разгар спортивного сезона, отсюда и новая вспышка чувства, и неожиданная благосклонность Тинды — она словно хотела вознаградить Вацлава за все его страдания.
А страдал молодой Незмара ужасно; он не смотрел на любовь как на флирт, о котором забываешь на другой день. И вовсе непостижимым было ему старание Тинды положить конец этой нелепой интриге.
Она же, испуганная бурным кипением его чересчур жаркой крови, совершенно всерьез считала, что первое же их ночное свидание будет, как она сказала, и последним.
Но Незмара не пропускал ни одной ночи, чтобы убедиться — она действительно больше не придет. Тинда не подходила к окну целую неделю.
Но как-то в воскресенье по дороге в церковь она повстречала его на главном проспекте и мгновенно, по отчаянному выражению его глаз, безошибочно разгадала его намерение преградить ей путь. Ей достаточно было нахмурить гордый лоб и тихо, со злостью, бросить: «Это что такое?!» — и Вацлав прошел мимо.
Но ночью после этого она подошла к окну, будто бы из сострадания к его измученному виду, и обращалась к нему на «вы», нежным голоском просила образумиться — пускай он не думает, это необходимо не только ему, но и ей. Она не давала ему слова вставить, разговор был короткий и почти угрожающий, и через минуту она закрыла окно. Но Вацлав по слуху понял, что она не отняла руки от шпингалета, и не успел он ничего подумать, как окно снова открылось, и Тинда просунула меж прутьев решетки свою руку, светившуюся белизной даже в темноте, — но только для поцелуя.
— А теперь прощай, умный мой мальчик, прощай по-настоящему, и навсегда!
Будто бы! С тех пор молодой Незмара не пропускал ни одного дежурства, и упорство, которым он славился в спорте, увенчало его розами и тут, хотя — как всегда, да иначе и быть не могло, — розами пустоцветными. С каждой последующей проповедью, взывающей к его разуму, Вацлав тем вернее терял его, чем методичнее уговаривала его Тинда.
В ночь, последовавшую после его триумфа в воротах «Рапида», он лишился разума окончательно.
День же, наставший непосредственно после этой ночи, принес великий триумф уже для Тинды, как в обществе, так и в искусстве, ибо на сцену певческой Академии ее вывел собственной рукой инженер Моур, знаменитый чешско-американский изобретатель и миллионер, а по слухам в кругах, считавших себя весьма осведомленными, даже миллиардер. Или, как, видимо, по праву, утверждалось в других кругах, еще более осведомленных, миллионером Моур
- Рубашки - Карел Чапек - Зарубежная классика
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Начала политической экономии и налогового обложения - Давид Рикардо - Зарубежная классика / Разное / Экономика
- Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко - Зарубежная классика / Разное
- Дочь священника. Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию - Иоганн Готлиб Фихте - Зарубежная классика / Разное / Науки: разное
- Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Зарубежная классика / Разное
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика