Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моур, о котором один велеречивый пражский фельетонист писал, что это подлинный Мидас («за исключением ушей», добавлял в скобках фельетонист, ибо в этом отношении дело у Моура обстоит прямо наоборот, и «мы были свидетелями, что рубин калифорнийского бургундского вовсе не хрустел золотом в зубах нашего гостя»), — Моур обращал в золото все, к чему он прикасался в Праге, или, по крайней мере, придавал всему солидную позолоту; доказательством служили его невероятные дары для блага нации и в поддержку наук и искусства, от рефрактора для новой обсерватории до его последнего намерения построить колоссальный стадион на Летной («каковое намерение обнародуется здесь впервые, но отнюдь не преждевременно, вместе с просьбой к славному дарителю простить нас за это»!). Так вот, Моур, этот живой идол Праги, одетый с нью-йоркской элегантностью, ставший средоточием, осью и основой общества, этот повелитель чудес, герой достоверных и недостоверных легенд — этот Моур в самом деле приехал в Карлин на своем автомобиле американской марки, одном из первых в Праге, чтобы в артистической уборной позади концертного зала, держа в левой руке огромный букет орхидей — не столько изящный, сколько дорогой, — предложить свою правую, согнутую в локте руку барышне Тинде Улликовой.
Чем дал ей вкусить неслыханное торжество: пять секунд длилась в уборной гробовая тишина, пока Тинда колебалась положить свои пальчики на предплечье набоба, что она наконец сделала после того, как он произнес:
— Барышня Улликова, это, увы, еще не ступени алтаря, привести к которому я предлагаю вам руку, а всего лишь ступени «damned»[86] концертного помоста. Но вы знаете — достаточно одного вашего слова, и я прибуду точно в назначенный вами час, чтобы сделать вас миссис Моур!
Это слышал весь свет, и барышня Колчова, и остальные участники хора, и надворный советник Муковский, единственный благожелатель Тинды. Он уступил Моуру свое давнее право сопровождать ее, причем с таким глубоким поклоном, как если бы уступал это право самому наместнику императора. И все увидели, как обычно бледный чешско-американский инженер побледнел еще больше и, приняв еще более упрямый вид, повел прекрасную певицу, топая громче обычного, чем он всегда компенсировал свой небольшой рост.
Все девы смешанного хора «Лютня» онемели, и только неукротимая Альбина Колчова не упустила случая съязвить:
— Одно слово — Турбина!
При этом она покрутила нижней частью туловища, довольно удачно имитируя походку Тинды, действительно несколько вертлявую.
Было замечено, что барышня Тинда — хотя она охотно выходила на бесчисленные вызовы неистово аплодирующей публики, безмерно взволнованной вестью, что на концерте присутствует чешско-американский меценат, и выходила всякий раз в сопровождении миллиардера, который топал и хмурился как сто чертей, и сам безобразный, как черт, причем ясно было, что девяносто процентов оваций относятся именно к нему — очень было замечено, что барышня Тинда не спела ни одной нотки на бис, но, как это водится у знаменитых примадонн, уехала тотчас по исполнении своего номера. А ведь обычно она всегда становилась в ряды хора и пела вместе со всеми...
Но она уехала на машине своего обожателя, салон которой освещался электрической лампочкой; Моур довез ее до самой «Папирки». Так барышня Турбина показала всем своим соперницам по «Лютне» дистанцию, отделявшую ее от них, оставив их пребывать в этом отдалении — особенно обеих Колчовых, чьи длинные носы вытянулись еще больше. Это им за то, что в завтрашнем благотворительном базаре старшая Улликова не будет принимать участие!
Остальной концерт не стоил ничего. «Лютня» фальшивила все больше при исполнении каждого нового номера.
А все из-за внезапного отбытия Тинды, которое произошло не без инцидентов. Уходила она сквозь плотные шпалеры публики, хлынувшей в антракте в вестибюль и возбужденной слухом, что американец провожает Тинду домой. То были шпалеры триумфа, причем двух сортов: неподвижная в вестибюле и весьма подвижная на лестнице, ибо многие бросились сопровождать знатную парочку до самого автомобиля.
Увидев это столпотворение, Незмара побежал в гардероб за своим цилиндром и поспел на лестницу, когда та была уже забита любопытными, жаждавшими до последнего мгновения насладиться событием. И случилось так, что Вацлав оказался вплотную позади родственниц солистки, считавших своим святейшим долгом произвести демонстрацию против интриг барышень Колчовых. И тут Вацлаву довелось выслушать весьма поучительный разговор.
— Я так и подумала, когда впервые увидела его бюст, что Шарапатка ему польстил, — говорила доктор Маня своему жениху доктору Зоуплне, подразумевая скульптурный портрет Моура в обсерватории. — А в этом не было нужды. Художественная ценность вещи была бы куда выше, если б скульптор сумел верно уловить угрюмое выражение энергии в чертах этого... этого богача. У него, правда, сильно развиты челюсти, однако это доказывает, что такое строение черепа — не всегда признак дегенерации. Этот маленький человек велик, если правда то, что о нем рассказывают, о том, что он уже совершил и что еще собирается сделать. Человек всегда прекрасен, если обладает недюжинным духом!
И Маня взглянула на своего возлюбленного «коллегу», тоже обладавшего недюжинным духом.
— Вот видишь, Манечка, — затараторила бывшая тетушка Вашрлова, стоявшая на ступеньку выше за спиной племянницы. — Видно, так уж было написано в книге судеб, чтобы мне первой из нашего дома выйти замуж — теперь и вам, девушкам, легче будет пристроиться. Едва я пошла под венец — глядь, и у тебя уже было оглашение, а если сегодняшняя галантность инженера Моура не завершится обыкновенной свадьбой, то, значит, я ничего не понимаю.
Интересное зрелище представляла бывшая тетушка Вашрлова, а ныне пани Папаушеггова, супруга директора департамента вспомоществований, каковую должность он получил как офицер военного казначейства, вышедший на пенсию. Поразительная метаморфоза этой немолодой гарде-дамы, ныне новобрачной, готовой дружить со своими племянницами под девизом «между нами, девушками», была, пожалуй, слишком стремительной, особенно если вспомнить ее былой ужас перед скандалами; этот ужас она преодолела до того даже, что усвоила небрежный жаргон дам из лучшего пражского общества. И где только могла, она выискивала случай встретиться со своими бывшими подопечными — пан императорский советник настрого запретил ей переступать порог дома, представительницей которого она была столько лет. Еще бы — ведь ему пришлось выплатить ей наличными ее капиталец, причем немедленно! Этого потребовал офицер военного казначейства пан Папаушегг[87] — ее старая и вообще первая любовь, заявившая о своих правах тотчас, как только выслужила почетную капитуляцию.
— Не скажу, однако, чтобы из нас трех самый шикарный вид был у
- Рубашки - Карел Чапек - Зарубежная классика
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Начала политической экономии и налогового обложения - Давид Рикардо - Зарубежная классика / Разное / Экономика
- Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко - Зарубежная классика / Разное
- Дочь священника. Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию - Иоганн Готлиб Фихте - Зарубежная классика / Разное / Науки: разное
- Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Зарубежная классика / Разное
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика