не оставалось, как перекреститься и дать то, что все просят. Единственное утешение – надежда, что такова воля Божья, что это тяжелое решение выведет дорогую Россию из того невыносимого состояния, в каком она находится почти год.
Хотя теперь я получаю массу самых трогательных заявлений благодарности и чувств, положение все еще серьезное. Люди сделались совсем сумасшедшими, многие от радости, другие от недовольства. Власти на местах тоже не знают, как им применять новые правила – ничего еще не выработано, все на честном слове. Витте на другой день увидел, какую задачу он взял на себя. Многие, к кому он обращался занять то или другое место, теперь отказываются.
Старик Победоносцев ушел, на его место будет назначен Алексей Оболенский; Глазов тоже удалился, а преемника ему еще нет. Все министры уйдут, и надо будет их заменить другими – но это дело Витте. При этом необходимо поддерживать порядок в городах, где происходят двоякого рода демонстрации – сочувственные и враждебные, и между ними происходят кровавые столкновения. Мы находимся в полной революции при дезорганизации всего управления страною; в том главная опасность.
Но милосердный Бог нам поможет; я чувствую в себе Его поддержку, какую-то силу, которая меня подбадривает и не дает пасть духом!
Уверяю тебя, что мы прожили здесь года, а не дни, столько было мучений, сомнений, борьбы. Сию минуту мне принесли твое милое письмо от Извольского[740]. От всей души благодарю тебя, дорогая Мамá. Я знаю, что ты молишься о твоем бедном Ники.
Христос с Тобою!
Господи, спаси и успокой Россию!
Всем сердцем твой
Ники.
Императрице Марии Федоровне
11 октября 1906 года.
Петергоф.
Моя дорогая Мамá!
Вот уже три недели, что мы вернулись из нашей чудной поездки в шхеры. Как я тебе писал, мы все долго тосковали, приехавши сюда, по милому «Штандарту». С тех пор мы два раза были на нем. Он стоит в Неве у Николаевского моста посреди реки. В первый раз мы отправились с Ольгой и Татьяной и пили там чай. Вчера мы ходили одни, так как у детей уроки, и отлично позавтракали в кают-компании.
Погода стояла ясная, но дул шторм, нас хорошо качало на «Разведчике» до самого города. Такое самопожертвование доказало нашу привязанность к «Штандарту»! Не правда ли? Он завтра кончает кампанию; «Полярная Звезда» и «Царевна» уже стоят на своих зимних местах. На днях был великолепный спуск броненосца «Андрей Первозванный», к сожалению, без нас. Столыпин просил не ездить на церемонии, назначаемые вперед в городе.
Но, вообще, слава Богу, все идет к лучшему и к успокоению. Это всем ясно, и все это чувствуют! Только это и слышишь от приезжающих из деревни. Как давно мы этого не слыхали!
Как приятно знать, что на местах люди ожили, потому что почувствовали честную и крепкую власть, которая старается оградить их от мерзавцев и анархистов!
Ты, наверное, читаешь в газетах многочисленные телеграммы Столыпину со всех сторон России. Они все дышат доверием к нему и крепкою верою в светлое будущее! А в этой уверенности, с помощью Божией, залог приближающегося успокоения России и начало правильного улучшения жизни внутри государства. Но при всем том необходимо быть готовым ко всяким случайностям и неприятностям; сразу после бури большое море не может успокоиться! Вполне возможны еще пакостные покушения на разных лиц. Я все еще боюсь за доброго Столыпина. Вследствие этого, он живет с семейством в Зимнем и приходит в Петергоф на пароходе.
Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю. Старый Горемыкин дал мне добрый совет, указавши только на него. И за то спасибо ему.
Ольга и Петя вернулись неделю тому назад. Она выглядит отлично, загорела и очень поправилась. Он имеет лучший вид, чем до отъезда, но чувствует себя неважно, бедный. Ему какую-то операцию скоро делают.
Мишу я вижу два раза в неделю с субботы на воскресенье и на охоте. Он жалуется на боль выше живота; давал себя осматривать доктору, который прописал ему режим и принимать капли, в общем он выглядит недурно и весело. Не знаю, конечно, что он думает, бедный, но со мною он разговорчив по-прежнему и, разумеется, про «свое дело» ни с кем не говорит после известного письма.
Мне очень грустно за тебя, когда дядя Вальдемар и Джорджи и впоследствии дядя Вилли оставили тебя одну! Мои мысли постоянно окружают тебя, моя дорогая Мамá!
Крепко тебя обнимаю. Христос с тобою.
Всем сердцем любящий тебя твой старый
Ники.
Императрице Марии Федоровне
1 марта 1907 года.
Царское Село.
Моя милая дорогая Мамá!
Мы все были счастливы, когда ты благополучно достигла Лондона. Приятно, что переход через Канал[741] был тихий – это редко в теперешнее время года. Теперь очень забавно читать все, что английские газеты пишут про твое пребывание.
Вы удивительно много делаете каждый день. Наверное, ты наслаждаешься ездить с тетей Аликс в автомобиле по тамошним чудным дорогам. Мы радуемся за тебя, милая Мамá, что ты, наконец, можешь отдохнуть и жить в новой обстановке. Как хорошо, что ты бываешь в театрах! Вероятно, из семейства никого нет в Лондоне, кроме Джорджи и Мэй, – это тоже, думаю, для тебя удобно.
У нас покамест все довольно тихо. Конечно, ты уже знаешь, как открылась Дума и какую колоссальную глупость и неприличие сделала вся левая, не встав, когда кричали «ура» правые! Я получаю с того дня телеграммы изо всех углов России с выражением глубокого возмущения истинно русских людей этой непочтительностью Думы. До сих пор члены занимаются внутренними вопросами, а главное – проверкой собственных полномочий, т. е. правильно ли каждый из них выбран. Кажется, завтра или в субботу Столыпин будет читать свою речь и тогда скоро станет ясно, пожелает ли Дума серьезно заняться своим делом или начнет терять время и свой небольшой престиж болтовней и ругательствами. Поживем – увидим!
Головин-председатель[742] представился мне на другой день открытия. Общее впечатление мое, что он пустое место. Ты помнишь мерзкую историю с лабораторией бомб и всякого оружия в Политехникуме? Представь себе, что этот идиот Гагарин осмелился заявить протест на действия полиции и, кроме того, клевету, будто все найденное в его заведении есть дело рук той же полиции. Тогда я приказал Столыпину уволить его от должности и предать суду с другими профессорами. Надеюсь, что этот пример отрезвит немного остальных ректоров[743].
Пишу тебе нарочно так подробно, потому что уверен, что на тебя посыпятся письма и прошения за
