шароварах туземного покроя, приподнялась в тарантасе, осмотрелась и занесла ногу через облучок, ощупывая экипажную ступеньку.
– Подмести хорошенько вокруг кибиток; золу убрать! Это что там за падаль валяется? Оттащить подальше, чтобы не видно было! – распоряжался переводчик, сидя на облучке. – Баулин, чай завари, водку достань из погребца
Распоряжения черномазого человечка исполнялись быстро.
– К полудню районный начальник приедет генерала встречать. Сам генерал к ночи быть должен, по нашему расчету. Там ковры привезены; постлать их в желомейке и стулья поставить складные. Да что же купцы не идут?
– Миронов, что ж ты: что же купцы? – засуетился урядник, заметив вернувшегося посыльного.
– Да не идут! – замялся тот.
– Как не идут? – кинулся на него переводчик.
– Так точно; говорят, нам нужды нет никакой, а коли ему нужно, пусть сам придет!
– Гм… Так и сказали?
– В самый раз!
«Подозрительно… купцы ли?» – подумал переводчик; у него уже начали созревать кое-какие соображения.
– Вся орда сюда валит, ваше благородие!
– А ну, хорошо, хорошо… шапку подай из тарантаса… шапка моя где? Погляди, там, должно быть, завалилась…
Он занял место на ковре, разостланном перед входом в желомейку, и важно развалился, приготовясь встретить подходящую толпу.
Яркими, цветными пятнами рисовались халаты представителей на бледно-желтом фоне песков. Этот красивый контраст еще более усиливался от сравнения со скромной, серенькой одеждой казаков. Верхушки вышитых золотом, высоких, остроконечных шапок, широкие галуны2 и шитье халатов сверкали и искрились, залитые лучами восходящего солнца, суровые лица смотрели важно. Киргизы шли, не торопясь, спокойной, степенной походкой, и, подойдя шагов на десять к желомейке, поклонились, положив руки на желудок, произнесли короткое приветствие и сели.
– А, здорово, знакомые все! – весело говорил переводчик. – Ну что, пришлось ждать долго? Что делать, служба. Я вот тоже жду; ну, да сегодня вечером приедет. Эй, там, пошлите казаков бурьяну и колючки нарвать по барханам побольше, чтобы было чем огонь поддержать; неравно подъедет к ночи, чтобы светло было…
– Да ты вот пять часов ждать будешь, а нас пять дней заставил. Все мы должны были бросить… – начал Ибрагим-бай.
– Что?.. Еще скажи спасибо, что только пять. За месяц притяну – все ждать будете…
– Твоя сила!
– То-то моя. Заранее не собрать вас, так потом, когда надо, никого не разыщешь. У тебя сорок кибиток перекочевали к хивинцам, на ту сторону. Чего смотрел?
– А я что могу сделать? – оправдывался старик Измаил-бай. – Наш народ все равно что птицы: где ему лучше, туда и идут!
– А ты за всех платить будешь. Эту подать на остальных разложу; так и скажи!
– И остальные, пожалуй, уйдут!
– Да ты что-то разговаривать стал много! Я ведь кое-что слышал. Гляди, старый, несдобровать тебе… пришлем казаков в аулы – хуже будет!
– Твоя сила! – лаконично ответил и этот.
– За верблюдов кто в крепость присылал деньги спрашивать? – пытливо посмотрел переводчик прямо в глаза ученого Ахмата.
– Я не от себя, я за своих не требую, другие с меня спрашивают. Ты, говорят, собирал с нас верблюдов казенную крупу перевозить… ты и поди, получай деньги…
– Я им такие деньги заплачу!.. Прошлогоднего захотели? – намекнул переводчик на какое-то событие.
– Сохрани и помилуй Аллах!
– Да вот еще что; из какого это аула… э… гм…
Переводчик замялся; он заметил Ледоколова и Бурченко, подходящих к общей группе.
– Эти? – шепнул он уряднику.
– Они самые! – ответил тот, также шепотом.
– Э, здравствуйте, господа! – раскланялся переводчик, не меняя позы. – Мое почтение…
Ледоколов и Бурченко приподняли фуражки.
– Позвольте отрекомендоваться: переводчик районного начальника, хорунжий Маслак Бутузов!
Наши приятели назвали свои фамилии.
– Очень приятно. По своим делам едете или имеете какое поручение?
– По своим!
– Интересную страну посетить вздумали; впрочем, с вами, если не ошибаюсь, имел уже случай встречаться в этом крае?
Хорунжий Маслак Бутузов обратился к Бурченко.
– Да, я уже здесь бывал; может, и виделись где… Генерала поджидаете? Встречу на рубеже, так сказать, устраиваете? Это хорошо!
– Представители туземного населения заявили свое желание видеть его превосходительство. Вот за сколько верст собрались, руководимые единственно… Народ, знаете, признательный, чувствуют… Чаем позвольте просить…
– Благодарю вас, пили, а впрочем…
Все трое уселись на ковре. Казак-уралец приготовлял посуду; туземцы сидели поодаль, полукругом, и молча наблюдали за русскими. Казаки возились, приводя в порядок поблизости станционных кибиток… Синеватые тени в лощинах исчезали мало-помалу, по мере того, как выше и выше подымалось солнце. Начинало сильно припекать. Вся компания перебралась под спасительную тень желомейки.
Было далеко за полдень. Жара стояла невыносимая. Шестерик казачьих лошадей, дружно натянув веревочные постромки и уносы, тащил по глубокому, сыпучему песку тяжелый дормез, сверкавший на солнце своими стеклами. Впереди тихонько, чуть-чуть рысцой, шел небольшой казачий конвой; на длинной палке у одного из рыжебородых уральцев трепался красный значок с вышитым наискось белым крестом; казачий офицер, а за ним трубач на прихрамывающей серой лошади ехали у самой дверцы дормеза. В экипаже полулежал старик с седыми усами, в белой фуражке с большим козырьком, и дремал над какой-то немецкой книгой; на передней лавочке сидел молодой офицер-адъютант; судя по его слипающимся глазам и конвульсивной зевоте, от которой он, впрочем, удерживался, его одолевала самая сильная сонливость, но он боролся с ней довольно успешно и ограничивался только тем, что почтительно клевал носом.
За этим дормезом тянулся четвериком еще большой тарантас с фордеком3, за ним еще несколько троек и в заключение большая русская повозка форменно-казенного образца с походной кухней. Поезд замыкался еще конной группой казаков, растянувшейся длинной вереницей по пустынной дороге.
Медленно тянулся этот поезд, уныло брякали разнообразные колокольчики, лениво покрикивали казаки-погонщики на своих усталых лошадей. На всех лицах было написано только одно: «Эх, да когда же мы, наконец, доберемся».
– А что, скоро, брат, станция? – спрашивал генеральский денщик, сидевший на козлах, казака-кучера.
– Не скоро… Вот видите эти мазарки? – Он указал на чуть желтеющие вдали, на высоком бархане, могилы номадов. – Мы мимо них поедем; так когда поравняемся с ними, двадцать три версты еще останется…
– Занесла нелегкая в проклятую сторону! То ли дело у нас в Питербурхе или даже в Польше… прекрасно!
– Известно, степь…
– Степь! – вздохнул денщик. – Прикажете?
Он вытащил из кармана две папиросы: одну закурил сам, другую предложил казаку.
– Мы старой веры… табаку не курим!
– Напрасно; от скуки – первый сорт!
В следующем экипаже две какие-то весьма солидные по виду личности, положив к себе на колени кожаную подушку, играли в штос4. Во всех остальных тарантасах поголовно спали.
Долго ехали таким образом. Солнце начало садиться, и красный кровавый свет скользнул по вершинам барханов и ярким пятном отразился на
