стенах старых гробниц. Поезд проезжал почти у подножья бархана, занятого могилами, и на лиловом фоне вечернего неба резко очерчивались ярко освещенные фронтоны, зубцы и купола своеобразных сооружений.
– Необыкновенно оригинально и эффектно! – заметил старик, выглядывая в окно дормеза.
– Поразительно, ваше п – во! – поспешил согласиться встрепенувшийся адъютант.
– Позвольте… вы ставите угол от дамы, все это насмарку и по рублю очко?
– Да-с, и по рублю очко-с… – доносилось из второго экипажа.
Наступила ночь, зажгли фонари, осветилось внутри экипажей. Громадный дормез с ярким рефлектором-фонарем наверху казался в темноте каким-то одноглазым чудовищем.
Лошади, освеженные немного ночной прохладой, пошли бодрее, и скоро вдали заалелись на горизонте красноватые пятна. Это было зарево костров, зажженных по распоряжению хорунжего Маслака Бутузова.
Оригинальная, живая картина представилась глазам путешественников, когда усталые лошади остановились на дороге против станционных кибиток.
Шесть громадных костров окаймляли ярко освещенное довольно большое пространство. Посредине стояла желомейка, полы которой были откинуты, и там пестрели полосатые и узорные ковры, тянувшиеся полосой вплоть до самого генеральского экипажа; по одной стороне, вытянувшись в ряд, стояли представители кочевого населения; Измаил-бай и Ибрагим держали в руках блюда, Ахмат стоял, выдвинувшись немного вперед, готовый разразиться речью. Районный начальник и переводчик, оба в мундирах, стояли с другой стороны; за бортом первого торчала аккуратно сложенная бумага. Казаки, сидя на конях, выстроились фронтом по дороге и в третий раз повторяли какое-то приветствие, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме возгласов раз, два и еще чего-то, кончавшегося протяжным …ством.
Старик вылез из дормеза, коснулся рукой козырька своей фуражки и подошел к туземцам усталой, неловкой походкой, расправляя на ходу онемевшие ноги. Адъютант запутался в дверцах своей саблей и освобождался с помощью денщика.
– Ну, здравствуйте! – произнес старик и ласково взглянул на суровые лица представителей.
Хорунжий Маслак Бутузов стал около генерала.
– Скажите им, что я приветствую их и желаю им всякого благополучия!
Хорунжий перевел.
– Великомудрый, высокопоставленный, извергающий разум и благочестие… Мы все, униженные рабы твои… – начал Ахмат, замялся, потупился и замолчал.
– Дурак! – шепнул ему по-киргизски переводчик.
Вдруг быстро выдвинулся Ибрагим, взглянул на переводчика, и глаза его сверкнули недобрым огнем.
– Мы ждали тебя, мы слышали, что ты добрый человек и не дашь в обиду тех, над кем ты поставлен! – начал Ибрагим.
– Что он говорит?
– Рады приезду вашего п – ства… – заикаясь перевел хорунжий.
– Прижали нас так, что нам и солнце не в радость, – продолжал Ибрагим, воодушевляясь все более и более. – С нас берут все, что взять только можно, нам же не дают, чего следует; и не допросимся, а поедешь просить – беды наживешь и на себя, и на весь род свой…
– Целую неделю мы ждем твоего приезда, согнали нас издалека; а дома без хозяев, сам знаешь, как идет дело, – выдвинулся, в свою очередь, седобородый Измаил-бай.
– Голодали мы здесь, лошадей своих поморили…
– Говорит, что живется им хорошо, благодаря начальству, – перебил Маслак Бутузов, загородив оратора. – Обещают молиться Богу за долгоденствие вашего п – ства и всего семейства вашего…
Из темноты выдвинулся Бурченко и стал шагах в трех от генерала; за ним чернелась борода Ледоколова.
– Хивинские барантачи наедут, беду какую-нибудь на дороге сделают, а мы отвечаем, на нас все свалят, мы, говорят, в степи неспокойно сидим, а мы от тех барантачей больше сами терпим, чем русские караваны! – говорил Измаил-бай.
– Ну, будет же вам беда, погодите! – шептал переводчик.
Районный начальник видел и догадывался, что дело идет скверно, совсем не так, как он предполагал, и стоял весь бледный, с отвислой нижней губой; колени его тряслись и колотились одно о другое. Рапорт о благосостоянии района выскользнул из-за борта и лежал на песке, рисуясь белым четырехугольником.
– Они говорят… говорят, что так довольны, что и сказать не могут, – пустился напропалую хорунжий Маслак Бутузов. – Они просят только об одном, чтобы милость начальства и вперед была над ними и что лучше того, что теперь, они и не желают…
– Ну, что вы врете? – неожиданно, как бомба, пробившая потолок, раздался голос Бурченко.
Пристально посмотрел генерал в ту сторону, улыбнулся и произнес:
– Подите сюда!
– Я хорошо знаю туземный язык, так же, как и свой; я слышал все, что говорили вот эти… – Бурченко указал на киргизов. – Они приносили вам самые возмутительные жалобы, они говорили не красно, половины, какое! десятой доли не высказали того, что хотели! Позвольте мне заменить теперь место переводчика!
– Кто вы такой?
– Отставной поручик Бурченко, еду по своим делам. Сюда попал случайно!
– Передайте им, что могут ехать с Богом по своим аулам; чтобы ничего не боялись, чтобы впредь все говорили, что им нужно; скажите им, что я пришлю своего чиновника, который разберет все их жалобы и который им никакого зла не сделает!
Бурченко передал депутатам слова генерала. Все просияли и вдруг все разом повалились в ноги.
Один из тех чиновников, что ставил по рублю очко, притащил из тарантаса довольно тяжелую шкатулку и начал ее отпирать. Два казака принесли из другого экипажа большой чемодан с почетными халатами.
Каждому из киргизов надет был на плечи цветной халат с галунами и дана медаль на красной ленте. Халаты оказались малы и висели на дюжих плечах представителей словно гусарские ментики; бронзовые медали так ярко, так приветливо блестели, и блеск этих медалей, казалось, отражался на просветлевших лицах наивных кочевников. Они были счастливы совершенно, они забыли о всех своих невзгодах и действительно с каким-то благоговением смотрели на старика генерала.
– Лошади готовы, ваше п – ство! – гаркнул сзади начальник конвоя.
– Я надеюсь еще видеть вас! – отнесся старик к Бурченко. – Передайте же им, чтобы ехали себе с Богом! – еще раз повторил он и, не обращая внимания на районного начальника и его толмача, сел в дормез.
Поезд тронулся и мало-помалу исчез во мраке, мигая изредка вдали красноватыми точками фонарей.
Киргизы быстро отошли к колодцам; вслед за ними пошли Ледоколов и Бурченко… Некоторое время раздавалась хриплая ругань начальника района.
Всю ночь ликовали на колодцах обнадеженные депутаты. Бренчали струны сааза, гудел невесть откуда явившийся бубен, и слышались громкие торжествующие возгласы.
Последняя царственная овца была зарезана, и два киргиза, засучив рукава халатов, возились около дымящейся туши, выгребая на песок окровавленные внутренности животного.
– Эх, кумыс весь вышел, беда! – пожалел корявый Гайнула. – Ты вот к нам в аулы приезжай, такого кумысу тебе дадим, что во всей степи не найдешь лучшего! – приглашал он Ледоколова.
– Да вам все равно по пути. Мы вас на своих верблюдах повезем отсюда! – говорил Ибрагим. – Скорей, чем по русской
