злорадства.
Пугающе спокойно.
Я мог бы оправдаться — сказать, что это был превентивный удар.
Что иначе бы они устроили резню на Земле.
Что я лишь опередил врага, лишив его шанса убивать.
И это всё — правда. Но не вся.
Где-то внутри я чувствую: если завтра встанет вопрос — уничтожить столицу или нет…
я, скорее всего, уничтожу.
А если встанет вопрос — стереть всё это вырожденное, полуразложившееся общество,
которое некогда было великой расой, но теперь лишь остаток —
может, я и это сделаю.
И ведь мысль о том, что это может быть милосердием,
что я словно врач, отключающий аппарат от умирающего,
тоже лезет в голову.
Но кого я обманываю?
Геноцид остаётся геноцидом.
А причина — лишь форма, в которую мы оборачиваем жестокость,
чтобы не задохнуться от собственной человечности.
Я сижу в тени купола тренировочного зала и смотрю в пустой экран.
Он больше не дрожит. Не пульсирует.
А может, это я — стал холоднее, чем сам терминал.
Нужно идти дальше.
И чем дальше — тем меньше шансов на обратный путь.
Я долго смотрел на карту, всплывшую в воздухе над консолью. Пыльные контуры, сеть маршрутов, едва различимые точки — остатки прежней цивилизации. Удивительно, что архивы вообще сохранились. Но с момента большой войны — никто не обновлял данные.
Всё, что я вижу — карта мёртвого мира.
Осколки когда-то великой расы.
Теперь — просто территория, где царят песок, голод и беззаконие.
И всё же…
Я хочу понять.
Я не верю, что всё это когда-то было построено исключительно на разбое и рабстве.
Я ведь сам видел того одного — разумного, который мог меня убить или продать, но не сделал ни того, ни другого.
Он просто отпустил.
Без объяснений. Без требований.
Как будто знал, что так будет правильнее.
Так что, я начну с карты.
Отметил самые крупные города — те, что могли пережить войну.
Некоторые, по данным, были промышленными узлами, другие — центрами управления или храмами.
Найду — проверю.
Может быть, где-то ещё остались архивы. Или… разумные, способные думать не только жаждой силы.
Я не питаю иллюзий.
После уничтожения армии у дамбы меня будут искать.
Организаторы похода, сидящие в самом крупном из видимых городов — они не простят такой урон.
Но это даёт мне время. Передышку.
И теперь я могу использовать её с умом.
Установил точки маршрута.
Загрузил карту в интерфейс.
Проверил мотоцикл, провиант, оружие.
На этот раз я не просто путешественник, не мститель, не разведчик.
Теперь я исследователь. Охотник за истиной.
И, быть может, это важнее любой битвы.
Я завёл мотоцикл. Рёв двигателя раскатился по пустыне, мгновенно поглощённый вязкой тишиной бескрайних песков.
Колёса провернулись, и машина рванула вперёд, выбрасывая за собой струи пыли.
Солнце медленно плавило горизонт. Воздух дрожал от жары.
Сквозь шлем чувствовался жар — не палящий, но вездесущий, как будто сама планета пыталась выжечь моё присутствие из своих песков.
Я ехал.
Вокруг — ничего.
Ни душ, ни звуков, ни следов жизни. Только песок.
Только тишина, которая начинала ощущаться почти живым существом — равнодушным, тяжёлым, вечно смотрящим мне в спину.
Мыслей было много.
Что если впереди просто руины?
Что если город давно стёрт бурями, погребён под дюнами и забытием?
Что если я трачу время впустую?
И всё же, я продолжал ехать.
Интерфейс Абсолюта подсказывал направление, но не давал ни капли уверенности.
Он не знал, живы ли те, кто может говорить.
Он просто указывал путь.
Мотоцикл прыгал по мелким барханам.
Гусеницы под амортизаторами работали как часы.
Ещё бы — я вложил в него душу.
Часть себя.
Как будто железо может понимать одиночество, если в нём достаточно энергии.
Пейзаж не менялся.
Час. Второй.
Я словно ехал по пустому холсту, который кто-то раз за разом перерисовывал одним и тем же мазком.
И всё же я ехал.
Потому что где-то впереди может быть не просто город.
Может быть — ответ.
На вопрос, который я сам себе ещё не задал.
Мотоцикл гудел подо мной, будто в такт тяжёлым мыслям.
Двести, может больше. Половина — воины. Не новички, не те, кто едва прошёл пробуждение, а прожжённые бойцы, закалённые в песках и крови. Если в лоб — погибну. Даже если прорвусь, дальше что? Они всё равно пошлют следующую армию.
Натравить кого-то?
Местные монстры сильны. Иногда безумны.
Но… если эти уроды действительно сидят на верхушке пищевой цепи, почему никто не пытается их скинуть?
Где сопротивление? Где хотя бы вражда между городами?
Я же видел, что у них нет единого центра власти. Или… есть? Ну нельзя назвать властью того, кто просто тянет ресурсы с горожан, культивируя свою силу. Хотя разве у нас иначе? Так что же является смыслом для людей, точнее для ящеров?
Может, страх держит их в узде?
Или тайна.
Или просто… равнодушие.
Я усмехнулся.
Напасть в лоб и умереть геройски — всегда вариант.
Раз — и никакой головной боли.
Никаких планов, тревог, ночных мыслей.
Никакой Земли, никаких людей, которым ты даже не нравишься.
Погибнуть и свалить всё это на плечи кого-то другого.
— А кто, кроме тебя, Игорёк? — пробормотал я вслух, глядя в пустыню. — Кто-то ещё будет закапываться в архивах, искать уязвимости, чинить древние механизмы и сносить армии песком?
Голоса в голове — это, говорят, тревожный признак.
Но если они правы?
Если голос, что шепчет "борись", — не бред, а память о том, кто ты есть?
Если это не разложение, а остатки воспитания…
Или остатки человечности.
Смешно.
Сражаюсь за Землю, а сам всё дальше от неё.
Планета, с которой никто меня не ждал. Никто и не заметит, если не вернусь.
Но я всё равно еду.
Значит, что-то держит.
Что-то, что не убивается даже миллиардами единиц энергии.
Что-то, что не затаптывается даже песками забытого мира.
Через часов десять пути за горизонтом наконец возникли очертания первого города.
Я притормозил — пыль столбом, мотор глухо урчит, будто сам насторожился.
— Живой… — пробормотал я. — Или хотя бы ещё не разнесённый в щебень.
Город был огромен. Даже издалека чувствовался масштаб: стены высотой в несколько десятков метров, утопленные в песок настолько глубоко, что казались частью скального массива. По ним ползали узоры — не
