нес на свою квартиру, и как будет против Мытного двора, оной ящик, поставя на землю, стал мочитца, а приводной с ним человек, идучи дорогою и, нашед тот ящик, унес, и он, Саврасов, стал было у него тот ящик брать, и он стал ево (Саврасов. –
Е. А.) бить, того ради он, Саврасов, кричал „Караул!” и караульные салдаты взяли их и привели в гварнизон»[1038].
Отступление:
Тут жили не только праведники и праведницы
Как известно, всякую армию в походе сопровождали толпы «прилипал»: маркитанты, мелкие торговцы, прачки, проститутки и прочая подозрительная публика. Всякие попытки полководцев избавиться от маркитанских повозок была обречена на провал – армия без них обойтись не могла: а где еще можно было продать трофеи, купить вино или нужные солдату мелочи, прогулять в увольнительную жалованье? Так с самого начала в Петербурге поселились люди, «помогавшие» солдатам и жителям легко избавиться от денег или вкусить запретных плодов. 19 августа 1721 г., по указу генерал-губернатора А.Д. Меншикова, полиция водила по улицам Петербурга арестанта – солдата Антипа Селезнева, для опознания мужчин и женщин, обвиненных им «в розглашении непристойных слов разных чинов людем». Сохранился «Реестр, кого солдат Селезнев опознал». «Языка» водили там, где он наслушался «непристойных слов» – преимущественно по притонам и так называемым «вольным домам». Протокол опознания и допросы жильцов и хозяев, по-видимому, составлялись на месте: «На дворе торгового иноземца Меэрта никого не опознал и сказал он, Селезнев, что той бабы нет, а он, Меэрт, сказал, что, кроме тех людей, других никаких нет и такой бабы, про которую он, Селезнев, говорил, не бывало. На дворе торгового иноземца Вулфа опознал жену ево Магрету Дреянову. На дворе государева денщика Орлова, в котором живет иноземец Иван Рен, опознал чухонку Анну Степанову»[1039]. Список первых петербургских притонов длинен, как и список прегрешений Селезнева и ему подобных гуляк, находивших даже в городе, славившимся своим строгим полицейским режимом, места злачные, «вольные», полиции недоступные. Здесь устраивали картежную игру и зернь, как записано в указах, владельцы их «сами шинкуют и шинкарей держат и торгуют всяким заповедным питьем». Кабаки были самыми оживленными местами развлечений простолюдинов. В одном из указов говорится о том, что можно было наблюдать не только в Петербурге, но и по всей стране: «А больше живут в кабаках и в торговых банях, на рынках и в харчевнях, и в вольных домах»[1040]. Речь идет о спившихся субъектах, которые пропили все и жили безвылазно в кабаках и банях, так как выйти на улицу им было невозможно. Во время переписей и облав, они проходили по разделу «голые».
За 1721 г. сохранилось дело, живо передающее «проблемы» любителей хмельного. 27 февраля живописец Федор Григорьев и его ученик поймали и привели в полицию целовальника Григория Никитина. Оказывается, рано утром они шли на работу «на Гончарной двор для письма обрасцов и, пришед к избе, где продажа винная, увидали целовальника…: несет из Невы-реки в горшке воду с крупою и с тою водою они ево, целовальника, поймали», заподозрив, что целовальник разбавляет драгоценный напиток простой водой. Целовальник стоял на допросе на том, что не вино разбавлял, а «ходил на Неву-реку по воду для варения на пропитание себе каши в котором горшке и крупы были»[1041]. Наличие крупы на дне горшка и решило дело в его пользу. Что было с непротрезвевшими с вечера живописцами, не знаю – наверное, выпороли плетью да выпустили.
Празднество, или Свалка у фонтана
На тему петербургских празднеств написано уже много работ. Из них следует, что с самого начала истории города в его жизни сложился целый набор празднеств, как старых, традиционных (церковных), так и новых, светских, которыми отмечали прежде всего победы русского оружия, памятные даты из жизни Петра и его семьи. Кроме того, при Петре впервые люди увидели «потешные зрелища» вроде маскарада, любителем которого был сам царь. При дворе, в домах знатных вельмож с 1718 г. регулярно устраивали ассамблеи, «заседания» Всепьянейшего собора, семантика которого остается в значительной степени непонятной. Шутовство, как и в XVIII в., процветало при петербургском дворе Петра.
Портрет героя на фоне города:
Иван Балакирев, или «На дураке нет взыску»?
Иван Балакирев стал самым знаменитым шутом русской истории много лет спустя после своей смерти, в 1760 г., точнее через 70 лет, когда в 1830-х гг. легендарные истории о нем были собраны кем-то в анонимную книжку «Анекдоты о шуте Балакиреве». Эта книжка об уморительных проделках и остроумии шута стала необыкновенно популярна в народе, и имя Балакирева уже знал каждый…
«Анекдоты» изображали образ сидящего у ног царя Петра I умного шута в дурацком колпаке, который своими прибаутками и дурашливыми, якобы «не к месту», словами открывает властителю глаза, издевается над настоящими дураками и славит истину и справедливость. В жизни, как и всегда бывает, все гораздо сложнее. Конечно, для всех было ясно, что придворный шут, «дурак» – это не дебил, не медицинский дурак, а особого рода придворный служащий, а если над ним и потешаются, то так же могут потешаться над любым подданным государя – будь на то царская воля! Кто-то из придворных, видя грустно стоящего в сторонке шута, решил укольнуть его и спросил: «Когда ты умрешь, дурак?» «Не знаю, – мрачно отвечал Балакирев, – но, вероятно, после тебя, потому что в списке дураков видел свою фамилию после твоей». Петр I, великий реформатор, прошел через нашу историю окруженный не только талантливыми сподвижниками, но и пьяными, кривляющимися шутами. Из них многие принадлежали к родовитым, графским и даже княжеским фамилиям. А вот две другие истории.
Некто из придворных, совершенно без способностей, своими происками достиг, наконец, того, что Петр Великий обещал ему одно довольно важное место. Балакирев молчал до времени, но когда государь приказал придворному явиться к себе за решительным определением, то Балакирев притащил откуда-то лукошко с яйцами и сел на него при входе в приемную. Скоро явился придворный и стал просить шута, чтобы тот доложил о нем государю. Сначала Балакирев не соглашался, отговариваясь тем, что ему некогда; но потом согласился с тем однако условием, чтобы он тем временем посидел на его месте и до возвращения не сходил бы с лукошка. Придворный, ни мало не думая, охотно зянял место шута и уселся на лукошко, как ему было приказано. Балакирев же, зайдя в кабинет Петра, попросил царя заглянуть в прихожий покой. «Вот кому даешь
