строительные эксперименты царя финансировала казна, то расходы жителей на переселения внутри города брались из их же кармана, при этом перепланировкам улиц и целых частей города не было конца – власти метались из одной крайности в другую. Как известно, вначале было предписано строить город на Котлине, а так как котлинский проект был «подморожен», приехавшие в Петербург строились на Городовой, Московской и других сторонах. На основании устных распоряжений царя Трезини в 1712 г. сделал чертеж Московской стороны, и «царедворцы взяли места на Московской стороне и начали строиться»[995]. Однако вдруг в октябре 1714 г. части переселенцев с Московской стороны был дан указ – срочно переезжать на Выборгскую сторону. Но и это оказалось временным решением – вскоре появился новый указ: все «хоромное строение с мест своих сносили и строили на Васильевском острову», где заново создавался город и где под застройку выделили 1758 участков[996].
Естественно, что люди, только что построившие на новом месте дома и начавшие к нему кое-как привыкать (заметим, что это было непросто – Берхгольц писал в 1721 г., что квартиры в петербургских домах – мучение: «под моею спальнею – болото, отчего полы, несмотря на лето, никогда не были сухими», половицы покрыты каемкой плесени, и дамы в каблуках непременно проваливались бы в щели[997]), отчаянно не хотели снова подниматься и переезжать на новое место. Когда чтение указов на улицах не помогало, упрямцев штрафовали, а потом партии каторжников под конвоем солдат ломали крышу у дома или сбивали его с места. Указ 14 января 1721 г. о переселении с Московской стороны на Васильевский был почти людоедским: у непереехавших вовремя «прослушников» было приказано «в апреле месяце у всех изб кровли и потолки сломать и крыть не давать» или выселить упрямых «неволею в черные избы»[998]. Многие люди были в отчаянии. Как писал прусский посланник Мардефельд, «этот приказ отзывается на всех богатых купцах всех наций, которые ведут оптовую торговлю, ремесленниках всех родов, мясниках, пивных и винных торговцах, одним словом, на всех, которые заботятся о необходимости и приятности в жизни. Жители находятся в отчаянии: их лишают домов, садов, теплиц, а потом по произволу заставляют на новых местах опять селиться, а все, живущие по реке, должны строить каменные дома»[999]. Действительно, единственный способ избежать переселений и остаться на Адмиралтейском острове – это построить каменный дом. Таких жителей уже не трогали, не принуждали, но для большинства петербуржцев каменное строительство было не по карману. В целом, в немалой степени благодаря головотяпству Петра и его окружения, сразу не определившего места застройки города, переселения стали мукой для жителей, вели к бесчисленным расходам, трате сил и средств. Угрозы репрессий становились единственным языком перестройки «парадиза», а переезды растягивались на годы[1000].
Эти переезды почти не касались тех жителей Адмиралтейской, Литейной и других слобод, которые работали на верфи, в Литейном дворе и на других производствах. Но зато их угнетали перепланировками Адмиралтейской стороны, запретами на достройку, перестройку и даже ремонт имевшихся у них домов – считалось, что так можно сэкономить нужный для Васильевского острова строительный материал. Указ об этом вышел в 1716 г. Часть жителей, не кончивших ремонт, получили разрешения на достройку и, полагая, что власть контролировать их не будет, что-то из построек или пристроек сделали заново. Тут-то и разразилась гроза. Чиновники пошли с проверкой по домам и выяснили, что, например, ландрихтер Иван Нахолов вместо того, чтобы «старое строение перемшить, да вновь построить баню», посмел не только перемшить (то есть заново проконопатить) три избы, но и прирубил к ним новые сени, да еще им были заново поставлены «две светлицы, да людская изба». Нет, такую дерзость обнаглевшему частнику государь простить никак не мог – дом у Нахолова был конфискован в казну![1001].
Далее. Избежав чумы переселений и казни за пристройку нового нужника, можно было попасть под секиру перепланировки. Дело в том, что власти, не препятствуя поначалу свободной застройке Адмиралтейской и Московской стороны, разом спохватились и с 1715 г. начали поход против нерегулярности, взялись «прямить» улицы, естественно, совершенно не считаясь с уже существующей застройкой. План «регулярной» перепланировки составил Маттарнови, позже, в 1719 г., его исправил архитектор Н.Ф. Гербель, и после этого «поход» начался. Взяв в руки план Гербеля, архитектурные ученики и солдаты принялись лазать по участкам и ставились вехи – колья. По ним и должны были строго пройти «в линее по архитектуре» новые улицы, а «неправильно, не по линии» стоящие дома и постройки надлежало (естественно – за счет владельцев) перенести к «линее» или уничтожить[1002]. Думаю, что намерения властей вызвали панику и тоску у жителей кривоватых улиц слобод. По другим, полулегендарным источникам известно, что для «прямления» улиц каторжники, приписанные к архитектурным командам, таскали по улицам сколоченную из бревен раму – «прямилку». Если «прямилка» не проходила между двумя стоящими фасадами друг к другу домами, то их надлежало сносить. Это похоже на правду, потому что нормой был своз домов поближе друг к другу, чтобы «в купности быть… а не так как ныне в расстоянии живут»[1003]. С тем обстоятельством, что перевезенный дом из-за этого требовалось порой ставить в болото, не считались. Главное, чтобы было все внешне красиво, в линии и густо – «в купности».
«Нюхальщик» Струков, или «От чего, Боже, сохрани!»
Особую тревогу властей вызывала (и не без оснований) пожарная безопасность города. Пожары вызывали суеверную панику – так они были страшны. Даже само упоминание слова «пожар» или «пожарный случай» в официальном документе сопровождалось «обереговой фразой»: «…от чего, Боже, сохрани!»[1004] В отличие от Москвы, здесь была хорошо налажена пожарная служба, работой которой руководил сам Петр – если, конечно, находился в это время столице. Обычно о пожарах оповещали ударами колокола и пушечной стрельбой. Приехавшие на место пожара гарнизонные солдаты и добровольцы крючьми, баграми и другими определенными законом инструментами дружно раскатывали по бревнышку соседние с пожарищем дома, чтобы не дать огню перекинуться на них. Хозяевам домов приходилось в это время смотреть в оба за своим добром – в толпе было немало воришек, да и пожаротушители были не прочь прихватить что-нибудь на память, хотя за это полагалась виселица. Кроме того, по новым, заведенным царем обычаям к месту происшествия прибывали так называемые пожарные трубы, которые Петр вывез из Голландии, и начиналось «регулярное», организованное тушение очага возгорания. Известно, что царь любил тушить пожары, распоряжался на них как заправский брандмейстер и
