вновь как-то резко передернул плечом и вернулся к сдиранию кусочков краски со стены. Яра напряженно хмыкнула, сглотнула вязкую горькую слюну и принялась изучать записки, гвоздями прибитые к стене над письменным столом, вдоль оконной рамы, даже к краю одной из несуразных картин. Не хотел заходить внутрь – ну и пусть. Она всегда была смелее его. Наверное. Если не считать сегодняшнюю ночь.
Яра вздохнула еще раз и принялась дотошно рассматривать найденные записи. И… Содержание оказалось чем-то не менее странным и мрачным. В них нашло отражение безумная стихия воспаленных мыслей, которые, казалось, ускользали от самого автора. Он путал смысл слов так, что Яра не могла осилить ни одного предложения до конца. Буквы беспорядочно прыгали по странице, запутываясь между строками, сползая вниз со своих мест и снова взлетая вверх, будто птицы, тянущиеся к солнечному свету. Слова были искажены до неузнаваемости, но те редкие фразы, которые Яре удавалось разобрать, наполняли ее душу только тревожными предчувствиями. Она ощущала, как волны смятения и беспокойства подкатывали к ней с новой силой, заставляя сердце учащенно биться.
Прикоснувшись к одной из обглоданных временем бумажек, она вздрогнула: всего на секунду ей показалось, что кончиками пальцев она коснулась части трупа. Подобный холод под пальцами она чувствовала лишь раз – в морге, когда ненароком дотронулась до вздувшейся посиневшей руки отца. Яра отпрянула и вновь оглянулась на друга в поисках поддержки. Он уже дважды помог побороть ее истерику. Возможно, и сейчас у него будет достаточно сил для нее?
Но Макс не обращал на Яру внимания и продолжал свое странное дело. Он словно погружался в мир прошлого, раскапывая его тайны и загадки, слой за слоем, как избавлялся от иссохшей скорлупы этих стен. Его движения были робкими, как если бы он боялся разбудить что-то зловещее и непонятное, но несмотря ни на что, его руки ни на секунду не останавливались. Лицо выглядело изможденным и напряженным, словно он боролся с чем-то внутри себя, и пока шла эта борьба, он успевал стареть на десяток лет за минуту. Яра могла бы поклясться, что видела, как углублялись его морщинки в уголках глаз и у краев рта, щеки осунулись и впали, а его скулы острыми углами натянули побледневшую как у мертвяка кожу. Веснушки исчезли, и даже нос его по-старчески поплыл вниз, обвиснув на уставшем хряще.
На секунду Яра представила, что безумный последний смотритель маяка наверняка выглядел именно так.
– М-Макс? – проблеяла она, и он наконец-то отвлекся от стен.
– А? – Макс повернул голову так резко, что Яра услышала хруст.
Однако не успела она все понять и испугаться, как в тот же миг его морщины разгладились, а молодость словно бы вновь заструилась под кожей. Крапчатое лицо стало выглядеть, как прежде. Обветренное и обожженное от долгого пребывания на солнце. Даже его пигменты-веснушки вернулись на свои места.
Наваждение постепенно начало рассеиваться, и Яра поджала губы, больно ущипнув себя за бедро. Не время было поддаваться иллюзиям. В ночи, тем более здесь, ведь что угодно могло померещиться. Особенно после всего, что ей пришлось увидеть на этом проклятом острове.
Можно было сомневаться во всем, даже в себе. Но только не в Максе.
– Нашла что-то интересное? – Макс заглянул к ней, озаряя комнату улыбкой, привычно кривоватой и успокаивающей, однако Яре все еще почему-то было не по себе от его взгляда.
И хруста… Могло ведь померещиться… Да, именно померещиться. Точно могло.
Она ущипнула себя еще раз и нахмурилась.
– Если считаешь старый хлам интересным, то определенно да.
Макс зашел дальше в комнату, проскальзывая внимательным изучающим взглядом вдоль стола смотрителя.
– А это что? Стихи что ли? – он указал на один из прибитых листков.
Яра тут же потянулась и сорвала находку с ржавого гвоздя, который от столь варварского действия под грузом своей старости вылетел из стены и звонко стукнулся об пол. Звук прорезал комнату, заставив их обоих вздрогнуть, но Яра шумно и резко выдохнула, выказывая пренебрежение к каким-то там посторонним звукам. Нет уж. Она сильнее собственных наваждений.
– Ты об этом?
– Ага, – Макс шустро встал позади нее, уложил руки ей на пояс и зпаглянул из-за плеча в написанное.
– Не знаю, – ответила Яра неуверенно и вынужденно прищурилась, чтобы попытаться разобрать чужой почерк.
Все слова были словно нарочно уменьшены в размере, а буквы дрожали куда больше, чем в остальных записках. Как если бы человек с неуемным тремором писал их второпях и под диктовку.
– Похоже на стихи, но… Я не понимаю, что тут написано.
Макс наклонился ближе, и острый рыбный запах заставил Яру поморщиться.
– О, похоже на почерк моей мамы, – он улыбнулся, словно действительно нашел одну из ее записок.
– Ты можешь прочесть?
– Наверное. Да, сейчас. Попробую.
Яра отклонилась в сторону и поднесла листок ближе к его лицу. Макс прищурился, что-то пробубнил себе под нос, разбирая каждую невнятную букву, после чего прочистил горло и с выражением похоронного агента зачитал:
Мелюзи́ны таятся на морской глубине,
Плачут громко, волна́ми от боли кричат,
Только взор твой застрянет в пучинистой мгле -
И на сердце твоем те поставят печать.
Сколько звезд в небесах – столько в море хвостов,
Не ищи их ты сам – они сами найдут.
Для них ты есть лучший в мире улов.
Не надейся спастись. Нет крепче их пут.
Ты не верь их слезам – они вруньи от беса.
Демоницы умны, как в сказаньях дракон.
Солноволная фея – их густая завеса,
Честны лишь глаза…
В них морское увидел я дно.
– М-да, – Макс прикоснулся белыми пальцами к уголку пожелтевшей бумаги, словно хотел проверить, настоящая ли она. – Если это – его лучшее стихотворение, то поэтом он был никудышным.
Взгляд бегал от одной кривой буквы к другой, руки Яры дрогнули, а записка в них хрустнула так, что чуть было не переломилась пополам. Почему она была такой сухой, если все кругом гнило от влажности? Сердцебиение отдавало в уши нараставшим колокольным звоном, и она буквально заставила себя оторваться от стихотворения и повернуть голову к Максу. Он выглядел бледным, стеклянным, холодным. Как если бы был давно мертв, как и все, что находилось в этой проклятой комнате. Лишь теплые грубоватые ладони на ее поясе напоминали: это всего лишь наваждение. Беспочвенное, мерзкое и нереалистичное.
Она просто слишком впечатлительная. Наверняка.
– Какого черта тут произошло? – вопреки всем попыткам успокоиться, ее голос отчетливо передавал все оттенки испытываемого страха. В нем слышались нотки паники с оттенком истеричности, каплей отчаяния
