то же самое с собственными ребрами. Все тело заколотило.
Ветер оборвался, как перерезанная нить. На миг воцарилась тишина, и Яра успела подумать, что оглохла – но тут море загудело. Волна поднялась из ниоткуда, черная, зловещая, высотой с маяк, обрушившись на причал с таким грохотом, будто небо раздавило землю. Деревянные балки затрещали, как спички, бетонная стена затрещала позади. Яра хотела бы бежать, но ноги приросли к месту – или море само схватило ее за лодыжки ледяными пальцами.
Вода накрыла с головой, забиваясь в рот, нос, уши. Яра забилась, пытаясь выплыть, но течение крутило ее, как щепку. Сквозь мутную толщу мелькнул силуэт – Макс, протягивающий руку. Сердце Яры рванулось к нему, но в следующий миг черты его крапчатого лица поплыли, перестраиваясь в знакомые морщины.
– Папа? – мысль вырвалась пузырем, поднимаясь к поверхности, от которой не осталось ничего, кроме кромешной тьмы.
Он смотрел на нее без упрека, без боли – пусто, как экран мертвого телевизора. Его губы шевелились, повторяя то, что буравило ее мозг голосом, ставшим вдруг до жути родным:
«Спасенный среди волн под волны и уйдет».
Вода тем временем сжимала горло, выталкивая последние пузыри воздуха. Перед глазами поплыли пятна, но вместо тьмы ее окружили огненные блики – сотни раковин горели на дне, как фонарики. Их свет расплывался по глубине и рассеивался вместе с остатками сознания Яры. Она попробовала двинуться, поплыть, сделать хоть что-то, но тело словно онемело и наполнилось тонной мелкой гальки. Она выпустила еще один пузырь прежде, чем судорога прошила ее вдоль позвоночника. Тусклый свет просочился под веки, и картины ворвались в ее голову, обжигая воспаленный разум красками, которых Яра никогда не видела. И вместе с ними она вновь услышала…
Шепот. Шепот. Шепот…
Когда Верей встретил Еллу – это произошло случайно, в очереди местной пекарни, – он был сражен наповал ее красотой. Влюбленные глаза смотрели на нее, как на спустившегося с небес ангела. Для Верея ее серые радужки сияли ярче звезд на ночном небе, а ее волосы цвета спелой пшеницы струились с плеч, словно водопад, и были мягкими и нежными, словно шелк. Аромат ее тела сводил его с ума и был ярче любого самого чудесного аромата во вселенной. Улыбка ее могла затмить солнце и ослепить, а звонкий смех – наполнить его живот бабочками с самыми-самыми большими в мире крыльями. Тогда Елла была самой прекрасной женщиной на свете, и Верей каждый день благодарил судьбу за то, что она свела их вместе.
Их симпатия стала обоюдной уже очень скоро. Елла оказалась воспитанной и домовитой, Верей тоже был готов к созданию семьи, и свадьба не заставила себя долго ждать. Елла перебралась из отчего дома к молодому супругу в дом его матери, и они стали жить все вместе в мире, любви и согласии.
Но счастье не продлилось долго. Спустя год пара так и не смогла зачать ребенка, несмотря на все попытки. Чуть позже Верей заметил, что его любимая все чаще жаловалась на боли внизу живота и необъяснимую усталость. Он испугался так сильно, что страх едва не парализовал его. После того, как Елла каким-то вечером потеряла сознание, Верей отказывался подниматься с кровати несколько дней. Словно если бы он что-то сделал, это моментально повернуло бы ситуацию в самое худшее русло. И только после долгих наставлений и уговоров матери он смог принять неизбежное и отвез Еллу в больницу.
Верей не знал, куда деваться. Он заглушал боль и страдания своей души в работе – выходил в море дальше, чем следовало, подменял напарников и трудился за двоих, брал дополнительные смены и задерживался, лишь бы перевыполнить план. Но никакие премии не приносили ему радости. Когда он клал безжизненные купюры в карман и шел тратить их на цветы или какую-нибудь безделушку для своей жены, все мысли его были только о том, что эти деньги он мог бы потратить на ребенка. На свое продолжение, свою кровь. На искреннее счастье в больших детских глазах цвета, как у него или его любимой Еллы. Он так страстно жаждал иметь ребенка, что без него не видел смысла своего дальнейшего существования. Нет, конечно, он все еще любил жену и свою мать, нуждавшуюся в особом уходе. И не собирался их оставлять ни при каких раскладах. Но толку от своей жизни он больше не видел. Словно зашел в тупик, и кто-то выстроил каменную стену позади.
Некуда деваться. Некуда идти. И стремиться к чему-то словно бессмысленно.
Он гнил заживо в своем высохшем колодце желаний без надежды выбраться. Особенно остро это ощущалось после того, как Елла вышла из ванны с зареванным лицом, искаженной гримасой и вымазанной в собственной крови, от которой даже не думала отмываться. «Опять», – коротко сообщила она ему, и Верей ощутил, как все внутри него оборвалось. На сей раз окончательно.
Врачи только разводили руками и ставили жалкий один процент на успех, и тот чисто из вежливости. Верей давно махнул рукой на медицинские препараты и попытки исцелить себя и жену с помощью науки. Для него настали те самые темные времена, когда сознание упорно подталкивает к вере в сверхъестественное и прочую мистику. К тому, что, вероятно, находилось за границами всех навалившихся мирских проблем, а потому казалось более сильным и способным изменить ход твоей судьбы.
Верей никогда не был прожженным скептиком, хоть и относился с осторожностью даже к тем же морским байкам. Он соблюдал традиции рыбаков, хотя до конца не верил, что те на самом деле что-то значили для них. Но вот, погружаясь все глубже и глубже в свой колодец опустошения, он стал присматриваться к этим незначительным, на первый взгляд, деталям своей жизни. И вот уже «спасибо» для морских дьяволов в конце удачной смены произносилось им с большей наполненностью и отдачей в голосе. Перекинутая через левое плечо удочка во время начинавшегося шторма, наверное, и правда позволяла добраться до дома, не разбившись о рифы. И даже утопление шапки увольнявшегося или уходившего на пенсию рыбака действительно разило данью уважения к морю, что кормило их на протяжении всей жизни.
Так может, во всем этом и правда что-то было? Нет дыма без огня, не так ли? Как-то же складывались эти своеобразные обычаи и традиции у местного населения. Значит, были для того все предпосылки.
Верей стал задумываться над этим все чаще и чаще. Почти каждый вечер он заваривал себе кофе и пил его на крыльце дома, задавая в
