повязанной на голове серой рубахой и засученными рукавами, Глеб переметнулся через изгородь. Где-то в селе залаяли собаки. В сторожке светилось окно. Сторож спал, наработавшись в колхозных сараях. Глеб еще днем к нему приходил с хорошим таким «путячим» самогоном, от которого его самого можно было вынести как барана.
Отара спала, перебекиваясь между собой, словно считала: ты здесь? первый, первый, я второй… И я здесь. Второй… Я третий… Старый алабай Яша умер в зиму, и сторож, хоть и не был доволен тем, что у него постоянно пропадают барашки, не спешил брать нового. Ему было жалко на свои деньги кормить огромного пса, а «колхоз» не выделял на это дело никаких средств. Словом, на то, что «колхоз» лишался периодически голов скота, сторожу было наплевать. Да и тише было без собаки. Радовало это и Глеба.
Тишина висела над яром. Плотина поблескивала водным зеркалом, похожим с высокого берега на вареник. Рыба плескалась в теплоте лунной дорожки. Глеб, оглядывая пушистые камни овец, неслышно, словно жук-плавунец, под вздохи стада нашел барана покрупнее у самой изгороди и достал из-за спины мешок. Баран странно себя вел, он смотрел одним глазом, но не двигался.
– Тс-с… – шепнул Глеб, – я убью тебя не больно.
Вытянув начищенный до серебряного блеска штык-нож, он ударил единственно верным движением в шею. Баран вздохнул, и ноги его медленно поехали из-под свалявшихся боков в разные стороны. Глеб быстро перекинул барана на плечо, перепутав ему ноги, и, перевалив его через изгородь, насунул мешок на голову и шею, чтобы запах крови не разбудил стадо. За скирдой его ждала невидимая в темноте смирная лошадка Рева. Бросив барана через ее спину, Глеб прыгнул следом и неслышно погнал лошадь за плотину, на бетонные плиты около водозаборной ямы, чтобы обескровить еще теплого барана в безопасности и тишине.
Вечером за Лизой приехали местные на мотоциклах.
– Лизка, выходи! – крикнул Серега Пухов, самый высокий и симпатичный кудрявый парень, что наливал ей у Лельки.
Лиза вышла. Приехавших было трое.
– Поехали гулять, – сказал Пухов, которому Лиза нравилась, но подходить к ней одному было страшно.
– А то ты засиделась тут… Клуб-то работает пока… а вот закроет его Колдун, и так и не узнаешь, что да как, – поддакнул худой и длинный Корявый.
– Нет, не пойду… Поздно… – сказала Лиза, подергивая плечами.
– Ну, чего поздно, мы тебя батьке вернем в целости и сохранности, – не унимался Сергей.
– Не пойду, – повторила Лиза.
– Чего?
– Не хочу гулять…
– Ну ладно, не хочу… гуляешь же! Чего там! – вставил самый младший парень, Кочеток, приглядевший Лизу еще пару дней назад, когда резал ясени у Отченаша.
– Тебе-то что… – отмахнулась Лиза. – И вообще, я же сказала, что не езжу и не гуляю ни с кем… Позовите, возьмите других.
Со двора вышла Лелька, услыхав журчание мотоциклов.
– О, Борона, уговори ее гулять! – крикнул ей Сергей. – Чего она не тусит с девками-то, не ездит в клуб…
– Шо ей ездить, к ней же Глеб ходит, – отозвалась Лелька.
– Да ну, ладно заливать! – засмеялся Кочеток, и Корявый как-то мерзко заржал, сразу окинув Лизу жалостным взглядом. – Хлопчик?
– А, ну если Горемыкин, то тогда мы перед этим фраером пасуем… Он у нас же… тут самый главный этот…
– По бабам! – прыснул Кочеток. – Ой, ты извини… но как же так… А мы не знали…
Лизе хотелось провалиться сквозь землю. Она побледнела через веснушки до серого цвета и, сверкнув глазами, сказала:
– Езжайте, и нечего тут грохотать своими мотоциклами!
От такой наглости Сергей вскинул свой и без того чуть вздернутый девчачий нос:
– Ладно! Мы поедем! Но если твой Глебка нам встретится, мы ему бока обдерем, уж извини…
– Он не мой! Вон его невеста, – вспыхнула Лиза и, ударив дверью, заперла двор.
– А, мы и здесь не в курсах! Вот те парочка, гусь да гагарочка! – И ребята снова заржали.
Все трое прыгнули на свои мотоциклы, подняли рев, и через минуту только пыль над дорогой напоминала об их щекотливом предложении.
Лелька как ни в чем не бывало стояла у воротины и, ковыряя землю пяткой, ждала корову из стада. Ей было обидно и страшно, что Лиза переманит всех ее женихов.
– Сучка… – выругалась Лиза, заходя на веранду. – Только бы мне насолить!
Глава шестая
Странное имя для девочки
В юности Аделина все больше плакала. Она не понимала, почему ее никто не любит. Отец с матерью жили в разных домах, но на одной улице. Аделина и ее сестра Жанна бегали то к отцу, то к матери в гости, но не оставались ни там, ни там больше чем на день-два.
Мать Аделины, Варвара Игоревна, работала всю жизнь учителем истории, а после стала директором школы в Кос-Слободке, совсем близко от Одессы. Отец, герой-краснофлотец, после войны тяжело болел и учил ребят судомоделированию в школьном кружке.
Старшая, Жанна, вышла замуж за бандеровца и уехала в Черновцы. Отец плохо ладил с зятем. Аделина отучилась в педучилище и пошла по стопам матери, но грезила о том, что когда-то оставит село и вырвется в город. А там…
В город она часто ездила на танцы и неожиданно познакомилась с Вовчиком, мотористом теплохода «Александр Вертинский». Обыкновенная история закончилась романом.
Аделина очень скоро оказалась в незнакомом месте, в мазаной хате, где моторист временно квартировался, не собираясь вести оседлый образ жизни. Он видел мир – где только не мотался. Вовчик был красив как бог, разговаривал стихами и цитатами, играл на гитаре и пел как Высоцкий. Или даже как Окуджава. Не влюбиться Аделина не могла и не хотела. В ней была сильна тяга любить. В общем, Аделина очень быстро потеряла голову: ее качало на волнах.
Когда Аделина поняла, что волны и педагогика несовместимы, было поздно. Внутри нее завязался сынок, и теперь можно было только гадать, к чему приведет признание родителям. Мать бы неминуемо потащила ее в больницу. Но отец, герой-краснофлотец, пошел на «Вертинского» и, притащив за вихры любвеобильного Вовчика, отвел молодых в сельсовет, где они были расписаны по причине тяжелой беременности невесты.
Не нравилось же Аделининому отцу все. Особенно новая фамилия дочери – Горемыкина.
Решено было взять жить Вовчика к себе, прекратив его блуждание по портам, и отец из-за этого даже ненадолго сошелся с матерью.
Уживались Аделина и Вовчик тяжело. Он все время где-то не то ходил, не то плавал. Но уже не физически, а духовно… Тесть посадил его с собой в школу, делать эсминцы
