пели как оглашенные.
– Да я же теперь ваш работник… – улыбнулся Глеб уголком рта.
– Это что у вас тут, крепостное право? – усмехнулась Лиза, сдвинув тонкие выгоревшие брови.
– Да обычное дело. У Отченаша я работаю, в колхозе пособляю, а остальное время у меня холостое.
– Не надорветесь… шься… с такой работой?
– Нет… куда мне… если не работать, начинаешь всякое думать, а это плохо – много думать. Задумаешься… страшно…
– Что страшного, что человек думает? Разве не надо?
– Эх, откуда ты только свалилась…
– Дикие вы все тут…
– Вот именно. Вот, например… этот, полудохлый… маленький… Он же вырос бы и стал как мать. Зачем плодить такую заразу? – задумчиво произнес Глеб.
Лиза взглянула на него. Глеб чему-то своему улыбался, но, может быть, у него что-то случилось. А может быть, Лелька ему сказала гадость.
– Да… Мне пора…
Лиза кивнула и пошла с прирезка на тропинку, к дому, поглядывая на младенца-хорька, который за время их разговора перестал дышать. Лиза, поискав глазами, нашла муравьиную кучку, носком шлепанца разрыла ямку и, положив зверька сверху, провела рукой, прикрывая его землей.
Она сейчас думала о стольких вещах сразу, что не успела пожалеть ни хорька, ни его маму, лежащую теперь на меже… Лизе было тепло и спокойно, но по-новому, не как обычно. Это тепло, наверное, называлось счастьем. Глеб тоже улыбался. Но только потому, что слезы наворачивались на глаза и мешали работать.
* * *
Но эта встреча на прирезке и ссора с Лелькой все-таки не давали ему покоя. На неделю он пропал на пастбище, работая без смены, чтобы ему дали двухнедельный отпуск, а тем временем наступила жара. Лелька уехала к брату Андрею в райцентр клеить обои в новой квартире. Лиза без нее скучала, хоть, конечно, и радовалась. А вот Глеб словно выдохнул без этой Лельки. Временами он замирал и смотрел в одну точку, словно не наблюдал рыжих скоп-соколиков, летающих над дальней пашней, не видел пятна буро-белых коров и далеко отбредшего бычка Мишку, протяжно гудящего в знойном оводняке.
Казалось, что с того дня, как он увидел Лизу, сидящую на скамейке у Лелькиного дома, перестало существовать все вокруг, кроме нее. И только она шла на ум, и только в мыслях о ней, о царапинке на ее шее, о ее покусанных комарами коленках, о ее завитых в тугие мягкие кольца, вспотевших за ушами волосах он хотел думать. Порою эти думы доводили его до того исступления, что хотелось кинуться в ледяной колодец, но их не было, таких ледяных, что могли бы его остудить. А теплая вода реки еще больше будила спящую тоску, пахла первобытной водяной травой, гиблой верхоплавкой, и никакая сила не могла удержать от парения в тяжелой мути неожиданно напавшей тоски…
Глеб закуривал «Приму», пускал колечки в серебряные мглистые листья низко склоненных ив и думал лишь о том, сколько он сможет продержаться. Не погибнет ли совсем с этим новым чувством. До вечера, пока на выпасе его менял Борька Гапал, Глеб думал о том, что теперь только сырая земля спасет его от мук. Ведь ему ничего не светит. Лиза не может быть его. Она появилась тут на погибель его сердцу. А еще раз они приходили кататься на коне – Лелька, замудренная, молчаливая, и Лиза – тонкая, розовая, яркая. Глеб смотрел, как Рева везет Лельку, болтал ерунду, и Лиза улыбалась на его слова… Потом он подтягивал веревочное стремя для Лизы и ставил ее маленькую ножку с прозрачными ноготками в железную скобу. Он дотрагивался до нее нечаянно, потом они с Лелькой смотрели, как она скачет вдоль протоки и волосы ей падают на спину и будто бы хлопают по лопаткам. Как крылья. Как есть золотые крылья. Вот бы их потрогать.
– Давай лучше осенью… там мать передумает, все как-то разрулится уже… – говорила Лелька, полулежа на его курточке и играя зажигалкой. Глеб смотрел на Реву, несущую Лизу, и у него кружилась голова.
Потом они уходили, и Лиза, как и Лелька, махнула ему рукой, блеснув глазами, в которых желтого было больше, чем зеленого. Вся она, чистая, рассыпающаяся на снопы искр, и плавала, и прыгала перед его глазами, и он ничем не мог прогнать видение, понимая отчаянно, что он как трава, а она как цветок над этой травой. И трава, и цветок могут расти из одной земли, но смешаются они вместе, только умерев, только тогда, когда придет косарь и снесет им обе головы… Умертвит их, сделает сухим сеном, скормит земле. И отчасти он был прав.
Вечером, разогнав коров по концам села, он садился на Реву и ехал к реке. Но даже там постоянно встречал Лизу. В тот последний день работы на пастбище он снова приехал на Гончарку, которая огибала шпилёк* островка и переплеталась с водой Сейма. Лелька и Лиза гонялись на лодке за плывущим ужом. Лелька в малиново-черном полосатом халате нависала над водой, а Лиза, неуклюже и неумело орудуя веслом, пыталась нагнать ужа, который лавировал меж блюдец лилейника и пытался уплыть.
– Лови его, лови! – верещала Лиза своим детским и звонким голосом, от которого у Глеба в голове мутилось.
Лелька, погрубее, верещала тоже. Лиза, с мокрыми волосами, облепившими ее спину, со спавшей лямкой купальника, в намокшей юбке, смеялась, пока не увидела подъехавшего к Гончарке Глеба. Тот соскочил с Ревы, стащил с нее самодельное седло с культяпыми стременами и бросил его на мокрый песок около лодок.
– Веселитесь? – спросил Глеб важно, скидывая курточку и пытаясь сделать лицо посерьезнее. – Конечно, что вам еще робить!*
Лелька, бросив весло в лодку, махнула Лизе:
– О, выискался, черт с рогами! Кадриться пришел. Иди, плавай туда.
И указала на кусты поодаль.
Лиза гребла к берегу, тоже пытаясь держать себя ровно, не смотреть в сторону Глеба и помалкивать. Она волновалась. Сердце ее стучало в ушах.
– У тебя конь дурак! Он сейчас прядаться* начнет! – крикнула Лелька и выхватила весло у Лизы.
– Ну, вообще-то, это лошадь! И не тронет она тебя. На красивых девок не прядается, только на страшных, – засмеялся Глеб и одним движением заскочил на спину Ревы. Та коротко заржала и стала осторожно входить в воду, хоть и сгорала от нетерпения выкупаться после жаркого дня. Рука Глеба несколько раз прошла по рыжей шерсти Ревы. Лиза это заметила и отвернулась. Она выпрыгнула из лодки, и юбка ее надулась колоколом вокруг колен.
– Все, идем домой… – сказала она Лельке. – Мама моя волнуется.
Глеб и Рева были уже на
