В заключение этого раздела приведем последний, подводящий итог документ, свидетельствующий о нарастающем ожесточении против католиков на всех уровнях власти, что проявлялось в провоцировании конфликтов, в поиске любого рода придирок. Все это вместе с языковым притеснением и гонениями на прессу и учебные заведения создавало на Правобережной Украине в годы правления Николая I удушающую атмосферу, которая оставила глубокий отпечаток на польском населении Украины. Преемник Бибикова И.И. Васильчиков писал царю в отчете за 1853 – 1855 гг.:
Латинское духовенство, некогда сильное в крае богатством и непосредственным влиянием на образование польского дворянства, поставлено теперь в уровень с духовным его назначением.
Тесно связанное с судьбами Польши, оно проникнуто было духом религиозной и политической пропаганды и всегда являлось двигателем в смутах, волновавших страну. Постепенно ослабляемое и обращаемое к духовным его обязанностям, утратило оно политическое значение, а с ним и влияние. В среду его не вступают более члены богатых польских родов [указывалось, что в основном в священники идут лица из мелкого дворянства и из податных сословий. – Д.Б.], не завещаются ему капиталы. Дворянство, хотя поддерживает его, но более из приличия, самостоятельной же силы оно не имеет.
Но не угас еще совершенно дух религиозного в нем фанатизма и время от времени проявляется в скрытой, бессильной вражде к Православию и Русским. (Монах Бернардинского ордена Шпаковский назначил строгую эпитимию девице, воспитывавшейся в Русском институте, за то, что она не говорила по-польски. Священник Точицкий негодовал на православного священника за молитвы над умершей католичкой, читанные по просьбе ее мужа. Маркевич произносил проповеди в духе католической исключительности.) Продолжая оставаться под неуклонным наблюдением начальства, при развитии в католических семинариях русского языка и данного направления, латинское духовенство не может представлять видимых опасений в политическом отношении. В делах католического духовенства вообще главное начальство действует с осторожностью: преграждая способы к преобладанию и распространению Католичества в ущерб Православию, умеряя его фанатизм, старательно избегая стеснений и поводов к раздражениям католиков, всегда имея в виду, что более чувствительная сторона каждого народа есть религиозная809.
Несмотря на успокоительные заверения, императора все-таки встревожили приведенные в отчете частные случаи недововольства и неповиновения, и он написал на полях: «Какому подвергались взысканию?» Это повело к очередной волне разбирательств и новых рапортов. Так, мы узнаем, что виновный бернардинец уже стар, болен, одинок: его дело закрыто, но он находится под полицейским надзором. Маркевич, переведенный из Вильны в Каменец в 1854 г., был приговорен в мае 1855 г. к ссылке в Вятку, однако генерал-губернатор, приняв во внимание его преклонный возраст, вернул его в киевский костел под присмотр полиции. Епископ Боровский отправил Точицкого на пенсию к бердичевским кармелитам, позже – в Луцкий собор. Остаповича перевели в другой приход. И он, и Точицкий находились под надзором полиции.
Мелочная мстительность Николая I вынудила Васильчикова проявить большее рвение: в марте 1856 г. он передал уже новому царю – Александру II – полицейские отчеты о католическом священнике, который окрестил детей двух православных женщин, а в декабре – об отце Леопольде Погожельском810, ректоре Каменецкой католической семинарии, который отказался венчать католичку с православным. Его «фанатизм», по мнению Васильчикова, особо опасен, поскольку это умный и образованный человек. В действительности речь шла о том, чтобы найти повод для лишения духовного лица должности. Генерал-губернатор писал министру внутренних дел С.С. Ланскому: «Полагаю, что подобный духовный, при всем его уме и образовании, не может быть благонадежным руководителем и наставником возрастающего поколения будущих католических духовных деятелей в здешнем крае… Я распорядился учредить строгий секретный надзор за образом мыслей и действиями ксендза Погоржельского». 13 февраля 1857 г. Ланской ответил, что вскоре должны произойти перемены к лучшему: после обращения к Римской курии в Каменец ожидалось назначение вполне послушного епископа, при котором можно будет действовать решительнее. Имелся в виду Антоний Фиалковский, который был ранее коадъютором811.
Что же могли сделать католики, если даже папа согласился с политикой диктата царских властей? Во время выборов в Волынское дворянское собрание в мае 1859 г. из 300 собравшихся польских помещиков большинство не поддержало идеи обращения к царю с просьбой об открытии новых католических приходов, об увеличении субсидий для выпускников Житомирской духовной семинарии и о строительстве новых храмов. В Подольской губернии, хотя также не удалось получить поддержки большинства, но, как мы видели, 102 человека подписалось под смелым протестом, который, несмотря на возмущение местных властей, дошел до Комитета министров и привел к уравниванию в правах при обучении началам веры православное и католическое духовенство812.
В главе 1-й данной части книги было показано, что на рубеже 1860-х гг. католическое духовенство, сумев возобновить на короткое время свою просветительскую деятельность, лелеяло надежду на то, что ему удастся расширить обучение на польском языке среди крестьян. Кампания по учреждению начальных школ была тесно связана с желанием польских помещиков сохранить власть над крестьянством. Это движение никоим образом не следует считать предвестником поддержки Январского восстания 1863 – 1864 гг. Однако и эта инициатива не получила развития – она была пресечена царской полицией на корню813.
Стоит ли удивляться тому, что католическое духовенство на Правобережной Украине не принимало участия в Январском восстании? Ведь после тридцатилетнего периода репрессий оно превратилось в горстку запуганных людей, смирившихся с российским превосходством и не имевших ничего общего с делом, которое защищали поляки в Варшаве. Ipso facto814 католическая вера польских помещиков ослабла и потеряла свой прежний воинственный дух.
Политический террор: Репрессии после 1831 года и «заговора» Ш. Конарского
До сих пор мы рассматривали обособление польских помещиков в своих усадьбах или дворцах как следствие борьбы царского правительства против всех признаков проявления польского характера – культуры и религии. Однако в еще большей степени репрессии были направлены против тех, кто непосредственно занимался патриотической деятельностью, что в глазах властей было самым тяжелым грехом.
Обширность литературы по теме Польского восстания 1830 – 1831 гг. (Ноябрьского), экспедиции Юзефа Заливского 1833 г., «заговора» Шимона Конарского 1839 г. избавляет нас от необходимости подробного фактографического анализа этих событий. Свою задачу мы видим в показе диспропорции между тем, каков был действительный масштаб патриотической деятельности на Правобережной Украине, и тем, каковы были ответные репрессивные меры со стороны царских властей. Особое искусство полицейского режима Николая I заключалось в умелом и крайне жестоком использовании малейшего повода для того, чтобы держать в страхе бывшие польские земли. Именно объяснение причин этого страха, ставшего уделом поляков западных губерний, или земель, называемых по-польски «кресы», даст возможность понять особенности менталитета этих людей. Патриотическая деятельность была опасна в Варшаве, но не настолько, насколько в этих землях, присоединенных к Российской империи.
Уже отмечалось, что большая часть участников Ноябрьского восстания принадлежала к деклассированной шляхте или к той, которая находилась под угрозой деклассирования. Именно эти люди чаще всего отправлялись в тюрьму или ссылку. Однако властям было необходимо нанести удар и по крупным польским помещикам, заставив их также пережить страх. Наиболее яркий пример жертвы такой политики – Роман Сангушко, отправленный по этапу в Сибирь за отказ просить о помиловании и согласие с определением себя как «мятежника». Но он был скорее исключением, чем правилом. Именно ему посвятил свою новеллу «Князь Роман» Юзеф Конрад Коженевский, писавший под псевдонимом Джозеф Конрад. Некоторые из этих крупных землевладельцев, когда-то славных граждан, сами отказывались от патриотических стремлений. Примером тому (и этого не могут затмить позднейшие мистически возвышенные панегирики Станислава Тарновского) может служить судьба графа Петра Мошинского, бывшего волынского предводителя дворянства, сосланного в 1826 г. в Сибирь за участие в Патриотическом обществе. В 1833 г. благодаря связям и богатству Мошинскому удалось получить от Левашова разрешение на перевод его из Симбирска в Чернигов, а в мае 1839 г. – в Киев. В воспоминаниях о жизни Мошинского, написанных позже по-французски З. Пусловским, содержатся неоднозначные свидетельства о давних близких отношениях бывшего ссыльного с Бибиковым. Рассказывается в них и о том, как друзья Мошинского, включая Александра Пшездецкого, исполнявшего секретные поручения генерал-губернатора, хлопотали в Петербурге о восстановлении его в дворянстве – и добились успеха815. Но у властей оставалось немало дел о помещиках, принимавших участие в восстании и бежавших за границу, а также симпатизировавших восстанию, которых нужно было обнаружить и наказать для примера816.
