Обширность литературы по теме Польского восстания 1830 – 1831 гг. (Ноябрьского), экспедиции Юзефа Заливского 1833 г., «заговора» Шимона Конарского 1839 г. избавляет нас от необходимости подробного фактографического анализа этих событий. Свою задачу мы видим в показе диспропорции между тем, каков был действительный масштаб патриотической деятельности на Правобережной Украине, и тем, каковы были ответные репрессивные меры со стороны царских властей. Особое искусство полицейского режима Николая I заключалось в умелом и крайне жестоком использовании малейшего повода для того, чтобы держать в страхе бывшие польские земли. Именно объяснение причин этого страха, ставшего уделом поляков западных губерний, или земель, называемых по-польски «кресы», даст возможность понять особенности менталитета этих людей. Патриотическая деятельность была опасна в Варшаве, но не настолько, насколько в этих землях, присоединенных к Российской империи.
Уже отмечалось, что большая часть участников Ноябрьского восстания принадлежала к деклассированной шляхте или к той, которая находилась под угрозой деклассирования. Именно эти люди чаще всего отправлялись в тюрьму или ссылку. Однако властям было необходимо нанести удар и по крупным польским помещикам, заставив их также пережить страх. Наиболее яркий пример жертвы такой политики – Роман Сангушко, отправленный по этапу в Сибирь за отказ просить о помиловании и согласие с определением себя как «мятежника». Но он был скорее исключением, чем правилом. Именно ему посвятил свою новеллу «Князь Роман» Юзеф Конрад Коженевский, писавший под псевдонимом Джозеф Конрад. Некоторые из этих крупных землевладельцев, когда-то славных граждан, сами отказывались от патриотических стремлений. Примером тому (и этого не могут затмить позднейшие мистически возвышенные панегирики Станислава Тарновского) может служить судьба графа Петра Мошинского, бывшего волынского предводителя дворянства, сосланного в 1826 г. в Сибирь за участие в Патриотическом обществе. В 1833 г. благодаря связям и богатству Мошинскому удалось получить от Левашова разрешение на перевод его из Симбирска в Чернигов, а в мае 1839 г. – в Киев. В воспоминаниях о жизни Мошинского, написанных позже по-французски З. Пусловским, содержатся неоднозначные свидетельства о давних близких отношениях бывшего ссыльного с Бибиковым. Рассказывается в них и о том, как друзья Мошинского, включая Александра Пшездецкого, исполнявшего секретные поручения генерал-губернатора, хлопотали в Петербурге о восстановлении его в дворянстве – и добились успеха815. Но у властей оставалось немало дел о помещиках, принимавших участие в восстании и бежавших за границу, а также симпатизировавших восстанию, которых нужно было обнаружить и наказать для примера816.
В отношении польских помещиков были применены те же ответные меры, что и во времена Екатерины II, а именно, согласно указу 22 марта 1831 г., было конфисковано имущество. Позднее, 17 июля 1831 г., было издано специальное распоряжение, а при всех казенных палатах были созданы комиссии по делам конфискации имущества. Они должны были работать по поручению комиссий по разбору дел об участниках польского восстания, созданных десятью днями ранее. Поскольку насчет действительной ответственности обвиняемых уверенности не могло быть до заключения этих комиссий (а их разбирательство могло продолжаться не один год), то чаще всего принимались решения о наложении секвестра на имущество.
Это вызвало волну паники среди помещиков: в распространяемых полицией списках они находили названия имений, принадлежащих их братьям, сестрам, близким или дальним родственникам. Это, в свою очередь, привело к лавине протестов людей, клявшихся всеми святыми, что они не имели ничего общего с восстанием. Ситуация усугубилась после амнистии, которая, впрочем, не коснулась самых серьезных «преступлений»817. Наконец, 12 декабря 1832 г. Комитет западных губерний решил предоставить генерал-губернатору полномочия для пересмотра некоторых решений и возвращения части поспешно секвестированных земель. Министр финансов Е.Ф. Канкрин, однако, настаивал на том, чтобы не принимать во внимание и не компенсировать понесенные помещиками в период секвестра убытки818.
В конечном итоге, как нам предстоит убедиться, самый сильный удар был нанесен по эмигрантам. Пока велись точные подсчеты конфискованной собственности, полиция взяла под пристальный надзор польское дворянство. Надзор еще более ужесточился после экспедиции Заливского в 1833 г., и, хотя это событие в наименьшей степени касалось украинских губерний, оно продемонстрировало царскому правительству, что горстка патриотов-эмигрантов не сложила оружия и устанавливает связи с родным краем. Среди участников этой неудачной военной экспедиции из Галиции были, как известно, Шимон и Станислав Конарские. Участники заговора распространяли известное воззвание Артура Завиши «К братьям казакам!». Царская тайная полиция знала об этом. Летом 1833 г. она открыла подозрительные связи между сосланными в Тобольск повстанцами и уже освобожденными в ноябре 1832 г. У арестованного в Волынской губернии Стефана Порчинского был найден список из 52 ссыльных, готовивших восстание в Сибири819. Ежегодно в секретной канцелярии генерал-губернатора накапливались сотни дел о лицах, состоящих под полицейским надзором, и все это создавало атмосферу общей подозрительности. Перлюстрировались все письма, был установлен надзор за всеми контактами с заграницей. Временами неистовство властей на местах шло дальше требований, которые центральная власть предъявляла к работе репрессивной машины: так, в апреле 1834 г. Николай I поставил в вину Левашову, что тот доложил ему о вымышленном восстании!820
В польской историографии приводится чрезмерно завышенная статистика конфискации земельной собственности польских помещиков на Украине. Вершины преувеличения достиг Ф. Равита-Гавронский, который по незнанию выдвигал предположения, граничащие с абсурдом821. Можно подумать, что будто бы того, что происходило на самом деле, историкам недостаточно!
Нам удалось обнаружить подробные данные лишь по Киевской и Подольской губерниям. Согласно царскому указу от 4 апреля 1836 г., Министерство финансов, которое до этого времени отвечало за конфискованные имения (и в дальнейшем будет отвечать и за земли в других губерниях, в том числе на Волыни), обязалось передавать конфискованные в Киевской и Подольской губерниях земли генералу Витте. Последний должен был устроить на их базе военные поселения. Координацией этой работы должна была заниматься специально созданная в Умани канцелярия.
Эти административные перемены стали поводом для подведения итогов, хотя и неокончательных, поскольку указ требовал поступать так и с теми имениями, которые поступали в распоряжение казны не ранее смерти третьих лиц, владевших ими пожизненно или совместно с репрессированным лицом.
14 апреля 1836 г. Министерство финансов передало Военному министерству список имений, конфискованных за участие владельцев в Ноябрьском восстании:
Из этого списка хорошо видно, что удар старались нанести прежде всего по крупным имениям. Из 55 землевладельцев лишь у 11 было менее сотни крепостных. Понятны выгоды, которые получало государство от конфискации огромных владений Чарторыйских, Потоцких, Жевуских и др. Заметим также, что во многих больших семьях имущество конфисковывалось в обеих губерниях. Забиралась не только пахотная земля, конфисковано было и 32 232 десятины лесов. Подсчет крепостных велся не очень точно. Повторный подсчет в сентябре 1836 г. дал лишь 76 777 душ вместо 80 543, указанных в таблице. Кроме того, после перепроверки пожизненных и неразделенных владений пришлось отказаться от немедленного включения 20 825 душ. Следовательно, Военное министерство получило 55 952 крепостных822.
Согласно военному регламенту от 27 апреля 1837 г., все крепостные этих имений становились «солдатами хлебопашцами» и объединялись в волости по 2 – 3 тыс. человек. Три волости образовывали округ, все конфискованные имения объединялись в 5 округов (4 в Киевской губернии и 1 – в Подольской). Неизвестно, как подобная принудительная милитаризация была воспринята теми, кого коснулась, но несомненно, что в глазах соседей-помещиков, сохранивших свои права собственности, эта форма оккупации выглядела крайне угрожающе823.
28 августа 1839 г. Комитет западных губерний сообщил о 61 286 крепостных, конфискованных у помещиков в Волынской губернии. Однако многочисленные процессы и споры, замедлявшие работу Волынской ликвидационной комиссии до 1851 г., не позволяют назвать точную цифру.
